погаснет, и через два и через три?
Славик с хрустом сжал пальцы, убрал взгляд, посмотрел куда-то за мою спину, затем снова на меня. Сказал:
— Ну, пробовать же не хочешь, Фил. Понимаешь, твоя депрессия до добра не доведет. А если суицид? Если я вот сейчас уйду, а ты из окна выбросишься (ёкнуло сердце у меня, как знал).
— Нет, не выброшусь, — пробормотал я, внезапно испугавшись его пронзительного взгляда. А вдруг углядит, докопается до тех черных мыслей, что подтачивают мое сознание не первую неделю?
— А черт тебя знает, Фил, — буркнул Славик, — про Чечню ты тоже кричал, что не поедешь, а вон, сунулся. Аленка чуть не поседела.
— Это-то здесь при чем?
— Не при чем. Вспомнилось вдруг. Хотя, думаю, если бы с тобой что в Чечне приключилось, Аленка бы жизнь самоубийством точно не закончила. Она жила хотя бы ради твоей светлой памяти. Подумай сам, столько еще дел не переделано. Возьмись за работу, которую Аленка не закончила. Доведи до ума все ее проекты. Чем она занималась в последнее время?
Я неопределенно пожал плечами:
— Не помню… Кажется, переводила Виктора Гюго и хотела организовать какую-то выставку художников…
— Так вспомни, Фил, вспомни. Ведешь себя, как ребенок, честное слово. Выброси из головы всю чушь, займись делом. Оставь себе только память о ней. Не надо оставлять сожалений.
— Если бы все было так просто, — пробормотал я, — слушай, Слав, ты мне приехал мозги вправлять или поддержать?
— А это не одно и тоже?
— Нет, не одно. Я думал, старый товарищ хочет пивка со мной попить, о жизни поговорить, а ты…
— Не такой уж я и старый! — насупился Славик, — и я от тебя, Фил, не отстану. От одиночества и депрессии сойдешь с ума, кто тебя потом лечить будет? Я что ли? Или, может, эта твоя феминистка? Нет уж, брат, я тебе так мозги вправлю, что ты живой-здоровый до конца жизни ходить будешь. И даже не думай, что сможешь меня выгнать. Я тебя на ноги поставил, я тебя, можно сказать, вырастил как личность, я в этой квартире два раза ремонт помогал делать, так что не надейся, что я просто возьму и уйду. Понял?
Я сдался, глотнул чаю и спросил:
— Ну, чего ты добиваешься, Слав? Чтобы я прекратил депрессовать? Не получится так. Не могу. Аленкины вещи предлагаешь выкинуть? Тоже не могу. Рука не поднимется. А если ты полезешь выкидывать — в нос дам. Не готов я сейчас порвать эту нить, понимаешь? Аленка у меня вот здесь, в голове, сидит и не отпускает. Я о ней все время думаю. Думаю и думаю. И как же я возьму и избавлюсь от воспоминаний, от надежды? Это будто сердце себе вырвать.
— О, Данко! — сказал Славик, и я вдруг вспомнил Лену. Ее колкую иронию. Славик очень походил на Лену сейчас.
— Пойми же, болван. Никто тебя не заставляет выкидывать Аленины вещи. Сложи их аккуратненько, убери по коробкам, куда-нибудь на шкаф или на балкон. Пусть лежат до поры до времени, пока не созреешь. Тебе нужно обстановку сменить, развеять все эти запахи прошлого, разогнать призраков. У тебя перегаром по всей квартире прет, кстати. Проветрить бы хорошенько.
— Утром займусь. Не поможет перестановка, Слав. Мне кажется, не поможет.
— А мне вот кажется, — сказал Славик, — что ты идиот. Ну, как тебе доказать? Не знаю. Эх!
Он допил чай, гулко стукнул кружкой о стол и поднялся, отвернувшись к окну. Дождь усиливался, хлестал по стеклу и врывался сквозь открытую форточку.
— Помнишь дядьку моего? — спросил Славик тихо, водя пальцем по влажному стеклу, — после его смерти мы на два года впустили квартирантов. Квартира-то на меня оформлена, но продавать я ее не хочу. Мы с Аней сделали неплохой ремонт и впустили одну интересную парочку. Они живут в гражданском браке уже четыре года. Он писатель, а она — юрист, свою конторку недавно открыла. Жили у нас два года, а потом вдруг писатель получил какую-то премию в Чехии, и они решили уехать туда жить, насовсем. Квартира временно освободилась, вот сейчас думаем кого-нибудь еще туда впустить… Поехали, съездим туда.
— Прямо сейчас?
— А тебя что-то держит?
— Нет, но… дождь на улице… да и зачем туда ехать?
— А ты с тех пор, как Археолог умер, бывал там? — Славик повернулся ко мне. — Я помню, как ты в панике убежал из квартиры, съехал от смерти, от воспоминаний, которые тебя душили. Это была первая серьезная потеря близкого тебе человека, верно? И ты не выдержал, собрал вещи и съехал. И с тех пор ни разу не вспоминал.
— Чего ты хочешь добиться, Слав?
— Не знаю. Просто показать тебе кое-что. Может, тебя заинтересует… а, может, и нет…
— Ты решил возложить на себя обязанности моего личного ангела-хранителя?
— Если бы, — усмехнулся Славик, — просто мысль шальная в голову стукнула.
— Не нравятся мне твои шальные мысли.
Славик, продолжая усмехаться, обогнул меня и исчез в коридоре. Я обернулся, успев заметить его исчезающую в спальне спину.
— Так-так, — донеслось до меня.
Я прошел следом. Славик стоял на пороге, уперев свои большие руки в бока, и осматривался. В спальне было темно, стоял сладковатый запах духов.
— Гюго, духи, халат на кресле, — произнес Славик, — может, и правда стать твоим ангелом- хранителем? Разве можно так, Фил?
Я не ответил. Славик взял меня за плечо и увлек за собой в коридор.
— Одевайся. Теперь мы уже точно едем.
— Слав, — сказал я, — ты, конечно, мой единственный настоящий друг, но как-то…
— Никаких отмазок, — усмехнулся Славик, — знаешь, я на съемочной площадке самый настоящий зверь. Ору на всех, покоя никому не даю, веду себя как последняя сволочь. Не потому, что я такой в жизни, а чтобы слушались и четко выполняли любые мои инструкции. Очень хорошо помогает. Все бегают, как ужаленные. Ты же не хочешь, Фил, чтобы я на тебя наорал, верно?
— Еще бы ты стал на меня орать, — я осторожно высвободился из его крепкой хватки и стал натягивать куртку, — я так и знал, что ты не к добру приехал.
— За тебя переживаю, дурья башка, — отозвался Славик, одевая пальто.
Мы вышли на улицу, окунувшись в морозный воздух вечерних осенних улиц. Я закашлялся, кутаясь в куртку. Неожиданный морозец пробрал до костей ледяными пальцами. Мы торопливо пересекли пустынную дорогу. Мелкий дождик робко пытался уколоть лицо, пока мы добирались до автомобиля, который Славик припарковал где-то в глуши, между гаражами. С дорогами и парковкой в этом районе всегда были проблемы.
Ехали молча. Я разглядывал ночной город, что плыл за стеклом, мутный от размытых огней фонарей и мигающих реклам, а Славик следил за дорогой. Он вообще был чрезвычайно аккуратным водителем. Всегда говорил, что автомобиль — это гроб на колесиках, и ему очень не хочется остаться в этом гробу навсегда. Затем мне надоело пялиться на улицу, и я спросил:
— А у вас-то как дела? А то мы сразу обо мне как-то начали.
— У нас все нормально. Аня следит за съемками, пока меня нет. А я взвалил все обязанности на Петракова, моего старшего помощника, и к тебе помчался. До этого никак было, хотя собирался еще неделю назад, да и тогда, когда об аварии узнали.
— Ребенка заводить не собираетесь?
Славик неопределенно пожал плечами.
— Какие наши годы? — сказал он. — Может быть, как время будет. Это же воспитывать надо, растить, одевать, умывать.
— Кормить, — хмыкнул я.
