После обеда наступило наконец время идти на медицинскую комиссию — она казалась нам чем-то очень страшным. Долго и тщательно устанавливали врачи нашу пригодность к летному делу. Надо было побывать в нескольких кабинетах, и после каждого осмотра я тайком заглядывал в бланк. Всюду стояло — «годен».
Я был очень огорчен, узнав, что Кохана забраковал терапевт — у нашего товарища оказалось повышенное кровяное давление. Жаль было с ним расставаться.
Через несколько дней, когда кончила работать комиссия, нам, принятым в училище, выдали красноармейское обмундирование.
Подтянутые, веселые, выстроились мы во дворе. Комиссар поздравил нас: мы вступили в ряды Советской Армии. Перед тем как отпустить нас, он объявил:
— Сегодня, в восемнадцать часов, у вас будет комсомольское собрание. Политрук подробно расскажет вам о распорядке жизни в училище и проведет политинформацию. Такие политинформации у нас в Ленинской комнате проводятся каждый вечер… В добрый час, товарищи! — закончил комиссар.
…Моя мечта осуществилась. Началась новая жизнь, жизнь курсанта авиационного училища.
Вечерами мы собирались в Ленинской комнате. Политрук читал нам «Красную звезду», «Комсомольскую правду». Каждый из нас по очереди делал доклад по вопросам текущей политики. Конечно, с особенным вниманием мы следили за ходом войны с белофиннами. Трудно описать наше ликование, когда мы узнали, что 11 февраля советские войска начали штурм финской обороны и в первый же день пробили брешь в линии Маннергейма.
Нам очень нравилось, как политрук проводил занятия. Он делал доклады и о международном положении, и о литературе, кино, театре. Мы поражались, как он успевает готовиться к занятиям. В своих докладах он связывал вопросы текущей политики с нашими повседневными задачами: с обязанностью соблюдать железную воинскую дисциплину, быть исполнительным, быть верным воинской присяге. У него всегда была наготове шутка, а это курсанты очень любили. Он знал наизусть множество стихов и всегда кстати приводил их в своих беседах.
Был он человеком требовательным, в особенности когда речь шла о дисциплине, и в то же время чутким, внимательным товарищем.
…Коломиец и я попали в одно отделение. В нем — двенадцать человек. Все закончили аэроклубы. Перезнакомились быстро. Из новых товарищей мне особенно нравится Гриша Усменцев. Он привлекает своей энергией, поразительным трудолюбием, жизнерадостностью.
Вскоре меня назначили командиром отделения: на петлицах по два треугольника. Ребята подобрались дружные, дисциплинированные. Все они горячо любят авиацию. Я стараюсь узнать каждого курсанта в отделении. Это моя обязанность. Белорус Иванов, веселый белокурый, сероглазый паренек, полушутя назвал меня «батько». Кличку подхватили и другие товарищи. Я даже сердился, когда слышал, как ребята говорили про меня: «Вот наш батько идет».
Мы живем дружно и весело. Быстро привыкаем к размеренному темпу жизни училища, военной дисциплине, к жизни по уставу.
По субботам ходим в город, в баню. Идем с песнями. Запевает мой земляк — Вася Лысенко, — а мы подхватываем. По сторонам глядеть не положено, но мы все же замечаем, что на нас смотрят, и каждый хочет поразить «гражданских» своей воинской выправкой. По воскресеньям нас иногда отпускают в кино.
Выходной день проходит незаметно и быстро. Кто пишет письма домой, кто идет в спортзал, кто читает книгу. Отбой бывает на час позже обычного. После отбоя в школе наступает тишина. Не спят только дежурные.
Наш строевой командир Малыгин — тот самый худощавый лейтенант, который встретил нас на станции, — строг и требователен. Первое занятие с нами он провел так: приказал вытащить на середину комнаты кровать и показал, как ее нужно заправлять по единому образцу, чтобы не делать ни одного лишнего движения. Сам он все делает быстро, аккуратно и этого требует от нас.
Малыгин вникает во все мелочи нашей жизни. Он приучает курсантов жить и учиться точно по уставу, воспитывает ту любовь к роенной профессии, которая проявляется во всем: и в ревностном исполнении приказа командира, и в том, как начищены сапоги, как затянут ремень, как подшит воротничок.
И незаметно — вчера еще сугубо штатские — становимся мы военными людьми. Трудно установить, как совершается этот переход, как появляются сознание воинского долга перед Родиной, воинская подтянутость, дисциплинированность.
Вначале, когда наш строевой командир отчитывал кого-нибудь из курсантов за слабо затянутый ремень или плохую заправку койки, нам казалось, что он чересчур придирчив. Но мы скоро поняли, что и ремень, и заправка койки только на первый взгляд кажутся мелочами, что отсюда-то и начинается воспитание дисциплины, собранности, воинского долга.
Командир часто напоминает нам об этом долге, о высоком достоинстве советского воина.
— Вот вы еще присягу не принимали, — говорит он. — Примете присягу, тогда уж на вас как на настоящих советских воинов смотреть будут…
Когда же наконец наступит торжественный день принятия присяги? С каким волнением мы знакомимся с ее текстом, слушаем беседы о ней! Я уже, кажется, наизусть знаю полные глубокого смысла слова воинской присяги. И вот наконец настал долгожданный день. В Ленинской комнате собрались курсанты. Тут несколько отделений. Мы выстраиваемся по два. Я стою в паре с Василием Лысенко. Лица у ребят сосредоточенные. В торжественной тишине раздаются слова присяги. Их взволнованно читают мои друзья, и большое, горячее чувство, от которого делается светло на душе, наполняет меня…
Курсанты по очереди подходят к столу, за которым стоят командир эскадрильи и комиссар. У меня от волнения пересохло в горле. Но начинаю читать текст и забываю обо всем, кроме слов присяги: в них вложены моя душа и все мои помыслы.
Этот день запоминается навсегда. Мне кажется, что только теперь я стал настоящим воином, и жизнь в училище, хотя в ней ничто, по существу, не изменилось, представляется мне иной, более значительной… Ведь я дал присягу быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным, мне доверено оружие, я с заряженной винтовкой пойду в караул на аэродром, мне выдали красноармейскую книжку…
Впервые меня посылают ночью в караул на аэродром. Тихо. Вдали темнеет лес. Под луной поблескивают самолеты. Необычайно красивыми кажутся мне они в лунном свете. В сотый раз обхожу «УТ- 2» — «стрекозу», как мы его называем. Ребята говорят, что на нем сидишь, как на тарелочке: кабина, действительно, сверху открыта, не то что на аэроклубовском «По-2». Иногда в ночной тишине раздается знакомый голос приятеля-курсанта: «Стой, кто идет?» Пристально всматриваюсь в темноту и крепко сжимаю винтовку. Мне доверена охрана военного имущества. Невольно вспоминаются слова присяги…
— Делайте все, чтобы быстрее построить отделение по учебной тревоге, — предупреждает нас командир на строевой подготовке. — Помните: стоит одному замешкаться — все отделение задержится.
И когда был объявлен сбор по «тревоге», я очень волновался: успею ли вовремя построить свое отделение?
После двух-трех ночных тревог я сказал своим товарищам:
— Порядок экономит время. Если знаешь, где что лежит, — соберешься быстрее. Давайте постараемся не делать ни одного лишнего движения при построении.
Через несколько дней в казарме раздалась команда дежурного: «Тревога!» Мы выбежали во двор в полной боевой готовности, когда там еще никого не было. В темноте кто-то подошел к нам — это был дежурный командир. Он спросил номер нашего отделения.
Через минуту-другую построились все отделения.
Утром нас выстроил командир роты и зачитал приказ начальника училища:
«Четвертое отделение построилось первым — в 2 минуты 45 секунд, быстрее всех в училище. Командиру отделения объявляю благодарность с занесением в личное дело и выдачей денежной награды — 50 рублей».
Этот, может быть, незначительный случай показал нам, как велика роль спаянности и дисциплины; мы
