— Жирок сошел. Что так гложет тебя? Может просто тоска, темная полоса жизни, как говорят люди?
— Темная полоса, — протянула я, — это когда забрасывают камнями, вешают или топят. Нет у меня никакой темной полосы.
— Ты сташи. Танцующая в огне. Знаешь историю?
— Да. Пела Нарьяна.
— Она пела о другом. Вводила в транс. Ты же любишь слушать истории?
— Люблю, — согласилась я. Удивительно благодушие Мэриса настораживало.
— Вот и слушай. Истинные сташи предки истинных приходящих, а не их потомки-полукровки. Хотя теперь мы называем себя сташи, начиналось все задолго до нас.
— Но ты говорил… — перебила я.
— Забудь, что я говорил. Замолчи и слушай. Не все можно говорить, потом всему свое время, не забывай. Были истинные сташи. Они танцевали в магическом огне. Создавали двери в миры и сами являлись частью мира здания. Могли делать вещи неподвластные нам, используя сокровенные знания, утерянные остальными. В какой-то момент, неизвестно по какой причине, дети их стали просто приходящими, и утратили дар танцевать в огне. Истинные входили из любой точки одного мира в любую точку другого, им не нужны были двери и зов к ним, как нам. Создавать порталы потомки их уже не умели. Однажды, все истинные сташи исчезли, ушли и закрыли все входы и выходы в те далекие миры. Так говорят легенды. Не осталось тех, кто помнил бы их имена или знал дорогу к предкам. Раньше, когда среди людей появлялся истинный, говорили: 'Это само знание ходит по земле и танцует огненный танец'. Потому что когда сташи переходил из мира в мир, огненный вихрь сопровождал его. Тогда люди не боялись нас, а мы не смотрели на них как на пищу. Мы никогда не были равными, потому что не пытались сравнивать. Так говорили. Но, правда это или нет, я не знаю. Тебе отец дал имя?
— Отец.
Внезапно, Мэрис начал читать нараспев:
— Лимонно-желтым по земле листва,
Оранжевые искры пламенеют.
Ты хищница — и кошка, и лиса,
В глазах твоих весенние капели.
Зелеными прогалинами мох,
Отчаянья бессмысленны усилья.
Не удержать последний лета вздох,
И жадности осеннего всесилья.
Пожухли травы, высохла листва,
И ветки наготу свою открыли.
Так грусть пришла,
А вместе с ней зима.
Земля наряд кокетливо сменила.
Корсет в полоску из косых дождей,
На кружево серебряных снежинок.
А солнце, и прозрачность паутинок,
На глубину томительных ночей.
Тебе же нет и дела до того,
Что в круге жизни данью облагают.
Твои глаза крепчайшее вино,
Бездонный омут тишины в печали.
Порывы ветра, языки огня,
В них ярость танца, яркость полнолунья.
Вокруг тебя кружится листопад,
Осеннего, безмолвного безумья…
Я молча смотрела на него. Когда наши взгляды встретились, меня охватило странное чувство. Словно тысячи иголочек вонзились от шеи до самых лопаток. Мэрис вскочил с кровати и поспешно, почти бегом, покинул комнату, оставив дверь распахнутой.
Я склонила голову, пытаясь понять, чему только что была свидетелем. Признание проигранной борьбы? Зачем выкладывать мне подлинную историю нашего общего рода? Ведь знаю, он не любит рассказывать больше необходимого, предпочитая, чтобы я сама докопалась до истины. Поэзия, что так нетипична для его холодного и едкого рассудка. Зачем пришел, зачем ушел так….
Поднялась с кровати, и какое-то время задумчиво бродила по комнате. Думала, проигрывала варианты, но так ни к чему и не пришла. Тогда только и заметила насмешливо наблюдающую Нарьяну. Охотница все это время находилась здесь? Первый раз со мной такое. Не услышала, как она вошла.
— В городе объявился неконтролируемый вампир. Его приговорили к упокоению, — серьезно, сгоняя усмешку с лица, произнесла девушка.
— И что?
— А я с тобой время теряю.
— Что, так хочется убить кого-нибудь?
— Да, — с досадой вырвалось у Нарьяны. О, каким выразительным показался мне взгляд ее глаз. Наполненным яростью осознания, что она не сможет принимать решения в этот раз. Наивная. Неужели не понимает, что никогда не могла принимать их сама, а ее свобода — иллюзия? Я пожала плечами:
— Живешь ради сладкого момента убийства?
Она фыркнула:
— Можно ли убить мертвого? Дать желанный покой, разве что.
— Я… Нарьяна, я ведь могу отпустить тебя, мне не так уж и нужен защитник.
— Можешь? Отпусти.
— Хорошо, — ответила и нахмурилась. Охотница всегда зло радовалась, когда выводила меня из себя. По мнению Нарьяны, главный показатель слабости — несдержанность чувств. Смешно даже.
Она одарила холодом синих глаз, кивнула. Развернулась. Ушла.
Вот и все. Никаких тебе — прощай или сожалею.
41 глава
Вялой и сонной меня делал холод, так думаю. Но подобные сташи существа не нуждаются в особом уюте для выживания. Возможно, сказывалось влияние стража, который давил на нас, на случай, если все же заинтересуюсь его миром.
Наверное, я уснула. Снились глаза матери, с холодным любопытством глядящие на меня.
'Ты так хочешь, чтобы я вернулась?' — Спросила она. Я боролась. Но губы помимо воли прошептали: 'да'.
Она печально покачала головой: 'Бедная девочка, я не успела. Ничего'. Протянула ко мне руки и дотронулась ладонями до лица. Ледяное прикосновение заставило меня вздрогнуть и проснуться.
В коридоре был слышен какой-то странный шум. Я открыла дверь и выглянула. Мимо незнакомые мужчины торопливо пронесли прикрытого плащом человека. Кончики пальцев его руки, виднеющейся из-под ткани, были испачканы красным. Я не поняла, что происходит. Обоняние справилось с задачей гораздо быстрее. В голову ударил острый и сладкий запах свежей крови. Потом увидела, как с пальцев человека срываются капли, долгие-долгие мгновения падают и беззвучно разбиваются о каменные плиты пола. Тогда вышла из комнаты и движимая неясным пока еще интересом пошла следом, по дорожке из разбитых надежд. Внутри сворачивалось тугой спиралью предчувствие. Произошло то, что невозможно исправить никаким способом. Потом взгляд упал на пару длинных волосков лежащих на полу и отсвечивающих золотом
