какими-нибудь сведениями, пройти четыре квартала для меня — выдающийся поступок (целых восемь кварталов, если считать в оба конца — это уж слишком!). Однажды я обнаружил, что три птицы влетели через открытое окно и сели на раму закрытого. Я медленно, чтобы не вспугнуть птиц, подошел к ним. Похоже, у меня романтическая натура, и если я испытываю расположение к человеку, который оказывается женщиной, то я, как и в отношении почти всех птиц, хочу, чтобы она села мне на палец. Поэтому я вытянул палец. Но все три птицы попытались вылететь наружу, хотя этому препятствовало стекло. Отпор, который они получили, ничему их не научил, они снова и снова пытались вырваться наружу сквозь стекло. Если бы, вернувшись в свою голубятню, они могли бы рассказать, что с ними случилось, то сказали бы, что их куда-то заманили, а потом воздух внезапно затвердел. Они, как и прежде, ясно видели все, что открывалось их взорам, но воздух внезапно стал непреодолимой преградой. Скорее всего, другие голуби заявили бы: «Идите и расскажите это воробьям!»
В этом есть мораль, которая применима к большому количеству изложенных в моей книге историй, касающихся исполнения желаний. У меня было желание заполучить голубей. Я их заполучил. После исследований, проведенных тремя первопроходцами, все они отважились войти внутрь. Их было девять. Тогда, в 1931 году, стояло необычайно жаркое лето, и окна приходилось держать открытыми. Голуби сидели на спинках стульев. Они забирались на стол и проверяли, что у меня на обед. Остальное время они проводили на ковре, собираясь группами и величаво прохаживаясь. Правда, время от времени они забывали о чувстве собственного достоинства. Я не мог их прогнать, потому что сам же пригласил. В конце концов я отгородился ширмой, но чтобы до такого додуматься, нужны недели. Так вот, мораль следующая: если вы чего-то сильно желаете, вам лучше поостеречься, потому что с вами может случиться такое несчастье, что вы получите желаемое. Лучше быть скромным и довольствоваться совсем немногим, потому что неизвестно, что может случиться, если вы завладеете большим. Много говорят о «жестокости Природы», но когда человеку отказано в его «сокровенном желании», это просто счастье.
Мне подозрительна вся эта мудрость, потому что ее цель — сделать человека смиренным и удовлетворенным. Но такие идеи суть проявления общественного мышления, которое стремится подавить отдельную личность. Это следствия механистической философии, а я выступаю против механистической философии, не как философии, применимой во многих областях, а как абсолютной философии.
И все же, что касается «оккультного» или «сверхъестественного», я вовсе не считаю, что опыт с голубями является наиболее полной иллюстрацией таких явлений. Мне представляется, что в нашем мире закона-беззакония существуют две магии: одна из них представляет неизвестный закон, а другая выражает беззаконие — или, другими словами, человек может упасть с крыши и остаться невредимым по причине закона антигравитации, а другой человек может упасть с крыши и остаться невредимым в результате проявления чего-либо исключительного: нарушения закона гравитации, универсальной противоречивости, нарушения всех законов.
Лондонская «таймс», октябрь…
И даже просто необычайное — на сей раз о сведениях можно не беспокоиться — даю слово, что при желании я мог бы привести примеры поразительных падений.
Для меня выглядит все так, как если бы, например, какие-нибудь рыбы карабкались на деревья, что было бы выражением беззакония, благодаря которому где-то есть исключение из обобщения, что рыбы должны обитать в воде. Я думаю, что заповедь «Не делай того-то и того-то» была изначально обращением к рыбам. Вследствие чего какая-нибудь рыба забралась на дерево. Или взять тот закон, что гибриды всегда бесплодны — и что не два, а три животных вошли в преступный сговор, который стал причиной появления окапи. Существует «закон» специализации. Эволюционисты высоко его ценят. Магазины специализируются, поэтому торговцы брюками не продают чернослив. Но потом появляются аптеки-драгсторы, в которых продаются лекарства, книги, супы и мышеловки.
Я обладаю тем, что мне представляется чем-то вроде усредненного опыта встреч с магическими явлениями. За исключением нескольких периодов своей жизни я всегда записывал то, с чем мне приходилось сталкиваться: большинство же людей этого не делают и забывают. Мы так легко забываем; а я нахожу в своих записях и наталкиваюсь на подробности, о которых у меня не осталось никаких воспоминаний. Из записей собственных переживаний я принимаю в расчет серию небольших происшествий, некоторые подробности которых важны для нашей основной аргументации.
Я жил в Лондоне по адресу Марчмонт-стрит, 39, собирал сведения в библиотеке Британского музея, отмечал случаи, когда во время полтергейста со стен падали картины. Однако здесь я замечу, что мои данные о таких физических явлениях, как землетрясения, полярные сияния и огни на темных участках луны находились в соотношении приблизительно пять к одному в сравнении с количеством сведений по вопросам психических исследований. Впоследствии акцент сместился в другую сторону. Я не забывал о таком явлении, как падение картин, но его отодвинули на второй план другие явления и отдельные факторы этих явлений. Оно дремало в дальнем углу моей памяти, и поэтому, когда мне сказали, что в нашем доме упало несколько картин, я приписал это неосторожности своих домашних и выбросил эпизод из головы.
В этих заметках используются следующие сокращения: А — для моей жены; миссис М — для домовладелицы; Е — для дочери домовладелицы; К — для жильцов верхнего этажа. На мой взгляд, нет ничего плохого в том, что существует так много историй о «мистере Икс» и «миссис Игрек», потому что лишь двое из тех, кого я отождествляю с этими именами, были незаурядными личностями. Мы также можем предположить, что из этих двоих один был немного более важной фигурой, чем другой. Во всяком случае, так мне представляется. Но я также предполагаю, что если бы эту историю рассказывала Е, то она низвела бы меня до гораздо менее значительного уровня, чем тот, который предполагает сокращение «мистер Ф». Мы с А занимали средний этаж, где было две комнаты, одну из которых мы использовали в качестве кухни, хотя там была обстановка, что позволяло сдавать ее как меблированную комнату.
11 марта 1924 года: «Вчера поздно вечером я читал на кухне, когда услышал звук тяжелого удара. Порой меня не так просто чем-либо изумить, и в тот раз я неторопливо огляделся и увидел, что упала картина, не разбив стекла, на стоявшую в углу стопку журналов. Две шторы по краям окна. Картина упала туда, где левая штора соприкасалась с полом. Как мне показалось, нижний край правой шторы интенсивно подергивался в течение нескольких секунд, то есть достаточно долго, после падения картин.
Утром 12 марта я обнаружил, что одна из расположенных на задней части рамы латунных проушин, через которые проходит веревка, сломана в двух местах — в разрывах блестит металл.
А напомнила мне, что недавно в комнате К упали две картины».
Я храню эту маленькую латунную проушину, полностью сломанную в одном месте, и ее уцелевший кусок, висящий на обрывке металла в месте второго разрыва. Картина не была тяжелой. Все выглядит так, словно произошло резкое и сильное натяжение веревки, на которой висела картина, причем настолько сильное, что сломалась проушина.
«18 марта 1924 года — около пяти часов вечера я сидел в том углу, куда упала картина. Неожиданно раздался хруст, какой бывает, когда трескается стекло. Он был настолько резким и громким, что в течение нескольких часов после этого я оставался настороже, готовясь в любой момент укрыться от обстрела. Он был настолько громким, что его услышала миссис К с верхнего этажа».
Но ничто не разбило оконное стекло. Я обнаружил лишь одну небольшую трещину в углу, но ее запыленные края указывали на то, что она здесь уже давно.
«28 марта 1924 года — сегодня утром я обнаружил на полу в том же самом углу вторую картину, или, если считать те, которые упали на верхнем этаже, четвертую. Перед тем, как упасть, она висела над бюро, которое было завалено ящиками с заметками, находясь выше него фута на три. Кажется вполне очевидным, что картина не просто упала, поскольку в таком случае она ударилась бы о ящики, и на полу образовалась бы приводящая в ужас мешанина».
Господи, опять то же самое. Иногда я вытаскиваю из кучи какой-нибудь ящик с заметками, а потом часами расставляю остальные ящики по своим местам. Уж не знаю, есть в этом какой-то смысл или нет, но мне приходит на ум, что среди этих заметок были сообщения о падающих со стен картинах.
«Стекло на картине не разбилось. На сей раз порвалась веревка, а не проушина. Я быстро связал разорванную веревку и повесил картину на место. Полагаю, что мне следовало бы взять в свидетели А. Но, во-первых, мне просто не хотелось ее тревожить, а во-вторых, не хотелось рассказывать ей об этом, чтобы не оказаться в атмосфере панического страха перед привидениями».
Мне следовало бы догадаться, что каким-то непонятным образом именно я был тем, кто создает
