— То есть как переодеваться?
— Надень фрак и костюм. Не в школьную же форму.
Я, конечно, понимал, что никакого дня рождения и никаких именин в самом деле нет. Но разве это имело значение? Главное, Оля была здесь, рядом. И мне ужасно хотелось, чтобы праздничный пирог пекся не пятнадцать минут, а по крайней мере сто лет.
Я выскочил из кухни, напялил на себя белую рубаху и даже причесался. Потом подумал: надо же подарить какой-нибудь подарок. Но легко сказать — подарить. Если бы речь шла о Петьке или о каком- нибудь другом моем приятеле, тогда б можно было что-нибудь придумать. Но вот так, сразу найти подарок для Оли… Не дарить же ей в самом деле полкоробки охотничьих капсюлей или модель пикирующего бомбардировщика. Лучше всего, конечно, было б цветы, но где же их возьмешь? Кроме пыльного кактуса в горшке, цветов в квартире не было.
Тут я вспомнил, что как-то вместе с Петей на развалинах дома, шедшего на слом, мы нашли шар. По размерам он напоминал бильярдный, только сделан был из мрамора. Мрамор был нежно-голубого цвета с розовыми прожилками.
«Делать нечего — подарю шар, — решил я, — Вещь, конечно, непонятная, но… может, оно и хорошо».
Я отыскал шар в коробке со всякой мелочишкой — коробку эту мама звала «помойка», — положил его в бумажный мешок с надписью «Ленторг» и пошел на кухню, откуда уже пахло чем-то очень вкусным.
— Ты, кажется, говорил, что у нас есть мед, — сказала Оля, — Доставай. Мы из него начинку сделаем.
Вскоре из духовки был извлечен румяный, блестящий корж, который при помощи нитки мы разделили на две плоские половины. Оля полила эти половинки медом и вновь соединила.
— Все, — сказала она, — праздничный пирог готов.
В комнате я сказал:
— Ну, Оль, я тебя это… поздравляю с днем рождения. То есть с именинами. Именины — это же день ангела, верно? Значит, был такой ангел по имени Оля… — Тут я запнулся, почувствовав, что краснею. — В общем, поздравляю. Вот. — И я протянул пакет с надписью «Ленторг».
Оля взяла пакет и чуть было не уронила.
— Ой, что это тут такое тяжелое? Булыжник ты, что ли, положил?
Олины слова были так недалеки от истины, что я испугался, не обидится ли она за такой дурацкий подарок. Но, к счастью, я ошибся.
— Ммм, какой шар красивый, — сказала она. — Из чего же это он, интересно?
— Мраморный, — сказал я. — Знаешь, я где-то читал, что в Древнем Риме во время пиршеств гостям раздавали мраморные шары. Как думаешь, для чего?
— Не знаю.
— Ни за что не догадаешься. Для охлаждения ладоней. Представляешь?
— Как здорово! Значит, это древнеримский шар?
— Ну, я точно не знаю, но может быть. Вот смотри: в нем нет никаких дырок. Если бы дырка была, да еще с резьбой, значит, можно было подумать, что его куда-то крепили, подвешивали. Ну, как часть украшений. А он совершенно ровный, никаких дыр.
— Да, да, ты абсолютно прав. Это древнеримский шар для охлаждения ладоней.
Она подбросила шар, а потом тихонько пустила его по полу. Шар с тугим гудением покатился по комнате и торжественно скрылся под диваном. Оля вскочила и полезла следом.
— Да погоди, зачем? Я сам достану, — сказал я и тоже нырнул под диван. Там мы и столкнулись. Прямо лбами.
— Ой! — сказала Оля.
— Больно, да?
— Да нет, ничего. Просто ты меня напугал. А хорошо тут, правда? Я, когда маленькая была, страшно любила забираться под кровати, под столы. Да еще подушками или стульями заставиться. Сразу представлялось, что сидишь где-нибудь далеко-далеко… в какой-нибудь избушке или пещере. Ты бы хотел жить в избушке?
— Да, я бы хотел.
— Со мной?
— С тобой.
Оля приблизила ко мне свое лицо так близко, что его очертания размылись, а глаза слились в одно огромное, глубокое окно. И тут я с ужасом почувствовал, что сейчас должен чихнуть. Я отвернулся, изо всех сил потер переносицу, но было уже поздно.
— А-пчхи! — громко чихнул я.
Оля засмеялась и вылезла из-под дивана.
Когда праздничный пирог был съеден, Оля сказала:
— А сейчас мы пойдем гулять. Или нет, мы пойдем знаешь куда? В церковь. Ты был когда-нибудь в церкви?
— Был. А зачем мы туда пойдем?
— Потом узнаешь. Собирайся.
В церкви было чисто и тихо. Пахло ладаном и горевшими свечами. Мы прошли вперед, к алтарю, где на возвышении под стеклом лежала потемневшая, наверное, очень древняя икона, перед которой на массивном бронзовом подсвечнике мерцали три тоненькие нежно-розовые свечки.
Так мы простояли некоторое время. Потом Оля коснулась рукой моей ладони и тихим, низким голосом, подражая священнику, сказала:
— Венчаются раб Божий Андрей и раба Божья Ольга. Жених, согласен ли ты взять в жены Ольгу? — Она дернула меня за руку и своим, нормальным, голосом добавила: — Ну, отвечай: да или нет.
— Да, — сказал я.
Оля крепко сжала мою ладонь и вновь голосом священника продолжила:
— Невеста, согласна ли ты выйти замуж за Андрея? — Она помолчала и, повернув лицо в мою сторону, ответила: — Да.
Мы еще постояли немного, потом обошли церковь вокруг, разглядывая образа в тяжелых, золоченых окладах и читая надписи, выполненные старым, славянским шрифтом. Под образами висели белоснежные, отделанные кружевами полотенца.
— Как ты думаешь, зачем эти полотенца? — спросила Оля.
— Не знаю, — ответил я. — Скорей всего это какие-то символы. Ну, символы чистоты, торжественности.
Когда мы вышли из церкви, Оля сказала:
— Андрей, у тебя есть деньги?
— Есть, — сказал я. — Рубль. Правда, мелочью.
— Очень хорошо. Давай сюда.
Я понял, что Оля хочет раздать эти деньги нищим старикам.
— Да, может, не надо, Оль, — сказал я. — Неудобно как-то.
— Чего ж тут неудобного? Люди просят, значит, надо дать.
Потом мы медленно шли по саду, усыпанному опавшими листьями, перешли Тучков мост, и длинная, строгая набережная Малой Невки вывела нас на Биржевую площадь.
— Знаешь, — сказал я, — мне отец рассказывал, что раньше, давно на Ростральные колонны пускали. Платишь гривенник — и, пожалуйста, наверх.
И тут я заметил, что дверь одной из колонн, той, что ближе к Дворцовому мосту, открыта. Когда мы подошли поближе, из этой двери вышел рабочий в комбинезоне с мотком стальной проволоки на плече и с деревянным сундучком в руках. Он присел на корточки и, достав молоток, принялся расклепывать какую-то деталь.
Я, конечно, сообразил, что это исторический шанс и что упускать его нельзя. Можно всю жизнь прожить в Ленинграде, можно тысячу раз проходить и проезжать мимо этих колонн, так ни разу и не взглянув на город с их исторической высоты.
