— Отлично! — тут же согласился Шлюстер. Он замялся на секунду. — Если только ваш сын не придерживается взглядов, которые привели Ганса на край бездны.
— Нет, нет, Антон далек от всего этого. Он тоже увлекается техникой. Думаю, они сойдутся.
— Ох, если бы он выбил из головы моего Ганса все то, чем его пичкали столько лет!
— Вот за это не поручусь. Антон ни черта не смыслит в политике. Впрочем, кто знает нынешнюю молодежь? Может быть, притворяется. Но это его дело. Для меня важно одно: он не только Клеменс, но и «Клеменс и Сын», и интересы фирмы прежде всего.
Чем чаще встречались эти стареющие люди, тем больше привязывались друг к другу. Они встречались в кафе, бывали вместе в концертных залах. С течением времени Шлюстер стал своим человеком и в доме Клеменса.
Их часто видели гуляющими в Тиргартене, Трептов-парке и на улицах Берлина.
— Вон опять эти два чудака! — смеялись полицейские, наблюдая, как Клеменс и Шлюстер, увлеченные беседой, отскакивали от идущего прямо на них трамвая…
Глава седьмая.
ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА С ЛУИЗОЙ ШТАММ
1
Молодой человек, назвавшийся Людвигом Зельдте, однажды пришел к Петеру Клеменсу и передал ему письмо от Луизы. Она умоляла Клеменса навестить ее.
Прочитав письмо, Клеменс вопросительно посмотрел на молодого человека, стоящего в понурой позе.
— В чем дело?
— Она больна, господин Клеменс. Думаю, часы ее сочтены. Она очень, очень просит уделить ей десять минут.
Луиза жила неподалеку от Шпандау, мрачного здания из красного кирпича; некогда это был императорский монетный двор, превращенный затем в тюрьму.
Людвиг ввел Клеменса в чистый и уютный домик, отделенный от соседних садом и цветником. В спальне лежала Луиза. Она тяжело дышала, бледность была разлита по ее старческому лицу. Клеменс не сразу признал в ней женщину, продавшую ему кольцо. Это был скелет, живой человеческий скелет… Увидев Клеменса, Луиза заплакала и все порывалась поцеловать ему руку.
— Что с вами, госпожа Штамм? — участливо спросил Клеменс.
— Ничего особенного. Умираю, только и всего. Но прежде, чем умереть, хочу рассказать вам о концлагере Равенсбрюк, где я провела год.
Клеменс нахмурился. Вот уж этого он никак не ждал! Строго посмотрев на Людвига, он тихо сказал:
— Почему вы не сообщили мне, что ваша родственница была в концлагере? Вы поставили меня в ложное положение, молодой человек. У фирмы есть правило: политика — дело политиков, дело фирмы — торговля, и я вовсе не хочу, чтобы…
— Извините, — покаянно ответил Людвиг. — За ней никакой вины не нашли. Ваш визит сюда никак не скомпрометирует ни вас, ни фирму, — холодно добавил Людвиг.
— Да, да, — тихо добавила Луиза, очевидно, слышавшая разговор племянника с Клеменсом. — Мне даже дали оправдательную бумагу. Но что я пережила, что я пережила, господин Клеменс!…
— Может, не стоит рассказывать? Вам вредно волноваться.
— Мне уже ничто не повредит, — слабо усмехнулась Луиза. — Смерть стоит рядом. Слушайте! Слушай и ты еще и еще раз, Людвиг. Это надо знать. Это надо знать всем. Господин Клеменс, в концлагерь я угодила по доносу. По доносу, кого бы, вы думали? Руди Лидемана, человека, обязанного мне жизнью. Вероятно, он захотел отличиться перед начальством… Бог накажет его.
— И люди, — мрачно молвил Клеменс.
2
Луиза начала свой рассказ. Клеменс знал о порядках в концлагерях, но и он был подавлен страшной повестью о кошмарах Равенсбрюка. Туда отправляли только женщин. Уже после войны подсчитали жертвы: девяносто две тысячи женщин убиты, умерли от голода, пыток, непосильной работы.
— Под палящими лучами солнца, в сыром тумане осени, под проливными дождями, в глубоком снегу женщины и девушки кровоточащими руками вырывали сосновые корни. Десять, двенадцать, четырнадцать часов тянули они по дорогам стволы деревьев. Их пальцы обнажались до костей. Свистели кнуты надзирателей СС.
Все теснее становилось в бараках. Кусок хлеба становился все тоньше. Картофельная шелуха, выбрасываемая из кухни эсэсовцев, заменяла жир в супе из гнилой брюквы.
Оборванная одежда, рваная обувь, нестерпимо долгое стояние на перекличках в зимние холода на промерзшей земле или в сугробах… Стыла кровь в жилах женщин и детей. Они замерзали.
Тиф и туберкулез свирепствовали среди обессиленных женщин. В бараках, в отхожих местах — зловонная грязь. Миллионы паразитов в волосах.
Многие умирали, доведенные до полного истощения. Других убивали. Или забивали до смерти. Некоторые теряли рассудок. Бросались на проволоку ограждения, заряженную электричеством, чтобы здесь найти смерть — избавление от жизни, полной невыносимых мучений.
А дети! Восемьсот детей, родившихся в лагере, убиты нацистскими врачами и медицинскими сестрами. Дети постарше искали хоть что-нибудь мало-мальски съедобное. Ничего не находя, они умирали где-нибудь в уголке, забытые в этом ужасном лагерном хаосе.
Но волю многих не сломили пытки и истязания. Все и всё против фашистов. Все и всё за заключенных — это лозунг женщин, попавших в преисподнюю Равенсбрюка.
Помощь начиналась с первых же шагов прибывших в лагерь: с дружеского взгляда, быстрого рукопожатия, одобрительного слова, совета шепотом, как вести себя в лагере. Так облегчались их первые, самые тяжелые дни. Солидарность спасала не одну жизнь. Кусочек хлеба, немного супа, одеяло, ложка, устройство в группу, где работа полегче…
Детей прятали в мешках с соломой, скрывали то в одном, то в другом бараке. Прятали от убийц- эсэсовцев.
Словно бесправные рабыни, работали женщины на заводах Сименса, сооруженных недалеко от Равенсбрюка. Когда их силы были на исходе — отправляли обратно в лагерь. Там их ждала газовая камера. Сорок две тысячи нашли в ней свою смерть.
Кто, кроме самих переживших все это, мог бы выразить отчаяние, с которым они должны были в последний раз смотреть на уходящих, на то, как из их среды были вырваны любимые люди и как спустя некоторое время густые, черные облака дыма распространяли над лагерем запах сгоревшего человеческого мяса; он распространялся далеко, его ощущали жители Фюрстенберга.
Но как ни свирепствовали эсэсовцы, их секретные агенты и предатели из заключенных, лагерное подполье часто торжествовало свои победы. Подлые замыслы СС расстраивались и срывались усилиями тех, кто умел бороться и объединять вокруг себя бесстрашных…
