перед немецкой нацией и фюрером, тошно будет слушать. — Он улыбнулся. — Ну, Ганс?
— Я сделаю это. И не потому, что ты что-то там обещаешь мне. Видно, тот человек в Гамбурге напророчил не только тебе, отец.
Когда они ушли — Ганс должен был зайти на службу, а Марта вызвалась проводить его, — Шлюстер помчался к Петеру Клеменсу.
5
Выслушав приятеля, Клеменс долго молчал. Под его грузной фигурой потрескивал паркет: он ходил из угла в угол кабинета, думая.
— Он твердо решил?
— Да.
— Ты пришел за советом или просто рассказать мне об этом?
— И за советом: как ему лучше поступить? И что делать, когда он окажется там?
— Та-ак! Ну вот что. Надо, чтобы Ганс вызвался перебраться на ту сторону с разведывательной целью. Не исключено, что с той стороны начнется стрельба. Во всяком случае, те, кто с румынской стороны будет наблюдать за Гансом, должны удостовериться в том, что он убит. Как только Ганс выберется на берег, его тотчас допросят. Пусть он постарается, непременно постарается попасть к полковнику Астахову, о чем я Астахову дам знать. Что с ним будет дальше, мы узнаем в свое время. Ты все запомнил? — спросил Клеменс.
— Да. Кто этот Астахов?
— Это не важно. — Усмешка скользнула по губам Клеменса. — Он знает твоего сына, а сын знает его.
— Гм! И еще. Ты сказал: «Если Ганс будет ранен…» Но его могут убить?!
— Это зависит от него, и только от него.
— Пловец он отличный с детства.
— Тем лучше.
Завыли сирены воздушной тревоги.
— Англичане, — сказал Шлюстер. — Опять они! — Он вздрагивал при каждом взрыве бомбы. — Вот что уготовили для нас эти негодяи.
Клеменс машинально включил радио.
— Черт бы побрал этого Геринга. Он ведь клялся, что ни один самолет англичан не появится над Германией. И вот они бомбят нас, и я никак не могу привыкнуть к этому.
— Какие новости? — спросил Клеменс.
— Трудно узнать что-либо определенное, когда само начальство не знает ничего определенного. Не понимаю, либо окончательное решение еще не принято, либо внезапными переменами планов хотят ввести кого-то в заблуждение. Даже нас, старых, проверенных служащих, напрочь отстранили от всего, что касается графика движения на дорогах. Там орудуют люди из СС. Чем они заняты? Что у них на уме?! Кто ж знает!
— То, что графиками занимаются эсэсовцы, уже подозрительно.
— Да, конечно.
Помолчали.
— Как переживает все это Марта?
— Я обожаю ее, Петер. Словно она не жена моего сына, а родная дочь. Я не разделяю ее убеждений. В сущности, она повторяет ваши идеи, а они…
— Хватит старик! — с неудовольствием сказал Клеменс. — Здесь мы расходимся напрочь. И не стоит об этом говорить. Ты народоволец, вот ты кто, сударь. А народовольчество давно сдано 6 архив истории.
— Но вы-то прямые их потомки! — подтрунивал Шлюстер. — Молчи, молчи, с твоей легкой руки знаю вашу историю наизусть.
— Это еще не значит до конца понять ее, — проворчал Клеменс. — Впрочем, куда уж тебе! Я еще в вагоне думал, помнишь, когда мы встретились, что ты бескостный либерал, какими хоть пруд пруди.
— Ну, не всем же быть с таким окаменевшим в догматизме мозгом, как у тебя, — рассердился Шлюстер.
Клеменс рассмеялся.
— Ладно. Об этом мы еще поспорим. Так что ж Марта?
— «Бескостный либерал»! Ха! А вот то, что сейчас этот бескостный либерал скажет, заставит тебя, набитого костями, подпрыгнуть до потолка.
— Ну, ну, попробую сделать такой трюк, — отшутился Клеменс.
— Слушай и запоминай. Марта узнала от Ганса кучу новостей. Ты понимаешь, конечно, что ей и в голову не может прийти, что я расскажу о них тебе. Это, конечно, довольно некрасиво…
— А дела нацистов очень красивы?
— Гм. Ну так вот… Новости самые свежие.
— Слушай, ты что, собрался поиграть на моих нервах?! — прорычал Клеменс.
— Это в отместку за бескостного, — улыбнулся Шлюстер. — Ладно. За тобой ящик «гаваны». Как видишь, я продаю военные секреты фюрера по дешевке, за сигары. — И весело рассмеялся. — Прежде всего: фюрер распорядился, это было три дня назад, да, точно, двенадцатого октября, отменить готовность к проведению плана вторжения в Англию.
— Так.
— Очевидно, в связи с этим ставка главного командования сухопутных войск будет в конце этого месяца переведена из Фонтенбло под Берлин, в Цоссен.
— Что это значит? — Лоб Клеменса собрался в морщины.
— В абвер-штелле стало известно о переброске девяти дивизий вермахта с запада в Германию якобы для переформирования. Возможно, их направят на восток вдобавок к двадцати трем дивизиям, которые дислоцированы там. Это отчасти подтверждается разговорами в министерстве. Хотя нас и не подпускают к некоторым документам, но мне известно, что на границах России вдет подготовка к перешивке русской железнодорожной колеи. Вывод, мой друг, делай сам.
Клеменс молча шагал из угла в угол. «Невероятно! Неужели Гитлер действительно опрокинет вермахт на Советский Союз? Двадцать три дивизии плюс девять, это, конечно, далеко не все для начала войны…» — размышлял Клеменс.
— М-да, — сказал он вслух. — Боюсь, не вводит ли ими Гитлер кого-то в заблуждение. Ведь они на весь свет вопят, что сначала хотят разделаться с Британией.
— Да, шума много.
— Не слишком ли?
— Это тоже наводит кое на какие размышления.
— И больше ты ничего не скажешь? — рассердился Клеменс.
— Если бы я мог! — Шлюстер пожал плечами, — Впрочем, постой. Недавно один из наших служащих был в Швейцарии и слышал…
— Ну-ну!
— …будто адмирала Канариса спросили, не собирается ли фюрер силой заставить Турцию воевать на его стороне, на что Канарис ответил: «Что вы! Прежде всего мы нападем на Советы».
— Это очень важно! — сказал Клеменс. — Если, разумеется, не сплетня.
— Тот, кто рассказал мне о словах Канариса, человек в высшей степени порядочный и сплетнями не занимается.
— Но ведь фюрер собирается подписать с Турцией пакт.
— Я слышал, что Папену приходится туго. Турки не очень-то хотят лезть в нацистскую петлю. Возможно, именно он и пустил слух, что в случае несговорчивости турок рейх прибегнет к силе.
