— Святой человек, попей, — сказал он. — Вот.
Я протянул руку, но мех отодвинулся вниз, вверх и исчез, как будто его дернули за веревку. Я пошел дальше.
Он спрыгнул с коня, тот человек. Богатые одежды. Сверкающие кольца.
— Святой человек, — позвал он.
Он взял меня одной рукой за плечо, а другой прижал мех к моим губам и сдавил его. Вода хлынула мне в горло. Потекла, холодная и восхитительная, по языку, заполнила рот, смочила растрескавшиеся губы и обожженную грудь.
Я попытался взять мех обеими руками. Он остановил меня.
— Сразу много нельзя, друг, — сказал он. — Много нельзя, потому что ты истощен.
Он поднял мех и стал лить воду мне на голову, и я стоял с закрытыми глазами, чувствуя, как вода омывает глаза и щеки, стекает в зудящий жар под разодранной одеждой.
Послышался вой — его вой!
Я замер и посмотрел перед собой. Капли повисли у меня на ресницах. До этого я видел не корабль, а всего лишь богато расшитый полог великолепного шатра.
Вой повторился. Да как ты смеешь!
— Друг, прости, — произнес человек рядом со мной. — Звук, который ты слышишь, — это моя сестра. Прости ее, святой человек. Мы как раз везем ее в Храм, в последний раз, узнать, не смогут ли там помочь.
Вой раздался снова и перешел в оглушительный сиплый хохот.
Шепот коснулся моих ушей.
«Ты прогонишь меня? От сердца к сердцу? От души к душе?»
И снова послышался вой, на этот раз перешедший в стоны, такие жалобные и жуткие, что казалось, будто стонет множество людей.
— Пойдем же, посиди с нами. Поешь и попей, — сказал человек.
— Позволь мне пойти к ней, твоей сестре.
Я, пошатнувшись, двинулся вперед, не обращая внимания на его попытки остановить меня.
Женщина была привязана к носилкам. Они стояли у шатра, крытые и занавешенные, и тряслись, будто земля под ними ходила ходуном.
Вопли и вой вспарывали воздух.
Младшие братья собрались вокруг старшего, того, что напоил меня водой.
— Я тебя знаю, — сказал один из них. — Ты Иешуа бар Иосиф, плотник. Ты был на реке.
— И я тебя знаю, — ответил я, — Равид бар Одед из Магдалы.
Я подошел к носилкам.
Казалось невероятным, что такие звуки издает человеческое существо. Я смотрел мимо носилок, мимо задернутых занавесок с кистями.
— Святой человек, если б только ты мог ей помочь…
Это сказала одна из трех подошедших молодых женщин. Позади стояли носильщики, мускулистые рабы со сложенными на груди руками, они наблюдали за нами, как и слуги у стреноженных лошадей.
— Мой господин, — сказала женщина, — умоляю тебя, она нечиста.
Я прошел мимо нее. Остановился перед носилками и отдернул занавески.
Она лежала на ворохе соломы, женщина в самом цвету. Ее исхудавшее тело прикрывало льняное платье, каштановые волосы намокли от пота и сбились на шее всклокоченным гнездом. Запах мочи едва не сбивал с ног.
Стянутая от шеи до пят кожаными ремнями, с руками, раскинутыми в стороны, словно на кресте, она выгибалась и яростно дергалась, зубы глубоко впивались в губы. Она плюнула кровью мне в лицо.
Я ощутил, как кровь стекает по носу и щеке. Она плюнула снова, харкнув из глубины горла.
— Святой человек, — воскликнула женщина рядом со мной. — Уже семь лет она такая. Но говорю тебе, никогда еще не было в Магдале женщины добродетельнее нее.
— Я знаю, — отозвался я. — Мария, мать двоих детей, которые пропали в море вместе с ее мужем.
Женщина ахнула и закивала.
— Святой человек, — сказал Равид. — Можешь ли ты помочь нашей сестре?
Женщина на носилках дернулась, и ее крик разнесся по воздуху, а затем перешел в вой — точно такой, что я слышал на горе. Его вой. И он снова рассыпался смехом.
«Думаешь, сможешь забрать ее у меня? Думаешь, после семи лет ты сумеешь сделать то, что ни один священник в Храме никогда не сумеет сделать? Да они оплюют тебя за твои потуги, оплюют, как плюет она!»
В припадке ярости женщина поднялась, разрывая ремни, стягивающие ее руки. Братья и их жены отшатнулись.
Она была сплошные кости и жилы — и ненависть.
Она поднялась как можно выше и с треском разорвала ремень на шее.
— Сын Давида, что ты можешь поделать с нами? Убирайся от нас. Оставь нас, — шипела она.
Братья были ошеломлены. Женщины закричали.
— Мой господин, ни разу за все эти годы она не произносила ни слова. Мой господин, злой дух убьет нас.
Ремни у нее на груди лопнули. Тяжелые носилки закачались, и вдруг, с неистовым треском, она разорвала последние ремни, которыми были связаны ее ноги. Она поднялась, присела на корточки и резко распрямилась, отшвыривая полог, выскочила наружу, повалилась на песок, но тут же вскочила на ноги с проворством танцора.
Она испустила восторженный вопль. Она закружилась на месте, ужасая своих братьев и их жен.
Старший брат, тот, который напоил меня водой, бросился, чтобы схватить ее.
— Пусть он поговорит с ней! — закричал ему младший брат.
Она выгнулась, захохотала, заворчала по-звериному, а потом едва не упала — ноги у нее подгибались, и, когда она потянулась ко мне, стало видно, что ее руки покрыты кровоподтеками и полосами от ремней. Ее лицо в один миг было женским лицом, а в следующий превращалось в звериную маску.
— Иешуа из Назарета! — взревела она. — Ты хочешь уничтожить нас?
Она присела на корточки и швырнула в меня горстью песка.
— Ничего не говори мне, нечистый дух, — ответил я, склонившись над ней. — Изгоняю тебя, именем Господа Небесного, говорю тебе: изыди из моей рабы Марии. Изыди прочь и подальше от этого места. Оставь ее!
Она изогнулась назад, поднимаясь. Но при следующем крике упала вперед, словно изнутри ее удерживала цепь.
— Во имя Небес оставь эту женщину!
Она упала на колени, ее губы были мокры и дрожали от прерывистого дыхания. Она схватила себя за бока, словно силясь удержать. Все ее тело тряслось, и когда она замахнулась на меня кулаком, показалось, что ее рукой управляет другая рука и она всеми силами сопротивляется собственному жесту.
— Сын Божий, — взревела она, — проклинаю тебя!
— Покиньте ее, говорю вам, все до единого. Я изгоняю вас!
Она дергалась во все стороны, испуская крик за криком.
— Сын Божий, Сын Божий, — повторяла она снова и снова.
Ее тело завалилось вперед, и она уткнулась лбом в песок. Волосы упали, обнажая шею. Звуки, какие она издавала, слабели, тоскливые, умоляющие.
— Изыдите из нее все, один за другим, с первого до седьмого! — произнес я.
Я подошел ближе, встал прямо перед ней. Ее волосы падали мне на ноги. Она протянула руку, словно слепая, нашаривая опору.
— Силой Господа Всемогущего приказываю вам повиноваться! Оставьте сие дитя Господа такой, какой она была, пока вы не вошли в нее!
Она подняла голову. Руки снова зашарили, но на этот раз для того, чтобы она могла подняться, и она
