отличается от рассвета, когда за окном нашей ночлежки послышался шум подъехавшего автомобиля.
Австриец, оторвавшись от надоевших дифференциальных уравнений, выглянул в окно и, увидев Сахара, выбиравшегося из-за руля четырестапервого «москвича», удивленно воскликнул:
— Сахар зачем-то приехал!
А дальше Австриец аж нос сплющил, прильнув к стеклу:
— Братцы! Сахар дрова привез!
Еще через пару дней в дверь крепко постучали и в на пороге ночлежки появилась могучая, будто с агитплаката или из поэмы Некрасова, женщина. Зычным голосом, прямо с порога она весело объявила:
— А ну-ка, архаровцы, пошли все вон! Буду убираться!
Все выскочили сразу, а обалдевший Австриец замешкался, за что был взят некрасовской дамой, которой и конь нипочем, за шиворот и выброшен в коридор, будто нашкодивший котенок.
Да, женщины — страшная сила! Аксиома!
Кузьмин положил опустевшую армейскую фляжку на стол и поднес спичку к открытому горлышку. Фляжка огрызнулась изнутри пламенем и, вращаясь, пролетела над столом прямо в руки Валентину Романову.
— Понял, — сказал тот, оценив нестандартный прием, которым была передана фляжка, и, открыв холодильник, в очередной раз привычным движением поднес трубку ко рту.
Как показала статистика примерно пятидесяти пусков ракеты Р-16, отклонения от цели, как по дальности, так и по курсу головной части массой пять тонн, пролетевшей двенадцать тысяч километров, а иногда и более, составило от тридцати до пятидесяти метров.
Серия пусков ракеты Р-16 закончилась за неделю до нового года. В пусках ракет на всех площадках наметился перерыв. Представители промышленных предприятий, командированные на полигон, разъезжались по домам.
Ковалёв ехал в Ташкент в продуваемом, пустом, наводящем тоску, купе поезда Москва-Ташкент.
Он сел в поезд около десяти часов вечера. По его прикидкам пассажиров в вагоне было всего человек восемь, не больше. Наверное, это стало причиной того, что проводницы решили не разжигать печку, с помощью которой отапливался вагон. Остывшая печка при резком покачивании вагона сиротливо хлопала створкой для загрузки угля.
Вагон-ресторан был закрыт и расчёт Ковалёва на то, что можно будет перекусить в поезде, не оправдался.
Едва поезд отошёл от станции Джусалы, проводницы со всего поезда собрались в первом купе вагона, в котором ехал Ковалёв, и устроили «девичник».
Известно, что компания более чем из двух женщин в состоянии подпития ведёт себя вызывающе и вскоре становится развязней, чем компания из одних только мужчин.
Не прошло и получаса, как из первого купе стали доноситься громкие выкрики пьяных женских голосов, смакующих скабрезные анекдоты, и вскоре оттуда полилась похабная песня, исполняемая хором пронзительно нежных голосов:
Колёса вагона скороговоркой пересчитали стрелки, переведенные на нужный путь, на мгновение, заглушив слова песни, вагон резко качнуло, и колёса вновь, через равные промежутки времени, парно застучали на стыках рельсов. Героиня песни, вначале стойко защищавшая свою честь, вдруг обречённо сдалась однополчанину, домогавшемуся её любви, и теперь, перехватив инициативу, сама подбадривала его:
В вагоне было холодно, и Ковалёв, чтоб согреться, подложил под себя два матраца и улёгся на них на правый бок, носом к стенке, взвалив на себя вместо тонкого шерстяного одеяла свою меховую куртку и два матраца.
Вагон был старый, стены купе оклеены лидерином тёмно-синего цвета, на стыках тиснённого выпуклого рисунка скопилась липкая многолетняя грязь.
Ковалёв никак не мог согреться. В полудрёме, похожей на состояние анабиоза, он по молодости лет совершенно не беспокоился о том, удастся ли купить билет на московский самолёт. Он вяло размышлял, чего бы такого особенного купить в Ташкенте, чтобы в предновогодней Москве это выглядело необычным и свидетельствовало, в каких далёких краях ему пришлось побывать.
И когда утром поезд, сбавляя скорость, медленно причаливал к Ташкентскому вокзалу, Ковалёв решил, что обязательно купит большую дыню.
Привокзальная площадь встретила Ковалёва дымами множества мангалов, жаривших ароматные, парализующие волю, шашлыки и люля-кебабы. Ковалёв ещё в поезде составил очерёдность своих действий в Ташкенте. И хотя первым пунктом его плана значился переезд от железнодорожного вокзала в аэропорт и покупка билета на самолёт, и только потом еда и поиски дыни, он почувствовал непреодолимый приступ голода. Его челюсти заныли так, будто он получил несколько ударов по лицу, и он принялся обходить продавцов острых восточных яств, покупая у каждого по шашлыку, пока не исчезло чувство голода.
Без проблем купив в аэропорту билет на вечерний рейс, Ковалёв направился искать дыню.
Алай-базар, бурливший летом разноголосицей продавцов и покупателей, будто потревоженный улей, заваленный таким изобилием арбузов, дынь, абрикос, персиков и виноградных гроздьев, что невольно возникал вопрос, неужели всё это можно продать, казался теперь вымершим. Ковалёва поразили пустые прилавки и царившая здесь тишина.
Чувствуя, как тает надежда выполнить задуманное — купить дыню, он вошёл в один из немногих открытых магазинчиков. На полупустых полках лежало несколько маленьких, начавших портиться, желтых дынь.
— А дыни только такие? Хороших, больших дынь нет? — спросил Ковалёв у продавца.
— Нэт, тэпэр нэ сэзон, — ответил продавец.
— А в других ларьках тоже нет? — продолжал расспрашивать Ковалёв. — Понимаешь, очень хочется в разгар зимы привезти в Москву настоящую узбекскую дыню.
— Нэт, там тоже нэт, — безразлично ответил продавец.
— Если хочешь дыня, поехали ко мнэ дом, там много дыня, продам тэбэ, вся жизн будешь поминат мнэ, — неожиданно предложил шофёр грузовика, подъехавшего с товаром.
— А далеко ехать? — поинтересовался Ковалёв. — На самолёт не опоздаю?
— Нэт, совсэм близка. Старый город.
— А сколько с меня возьмёшь за дыню?
— Сколка, сколка! Пятёрка даёшь, такая дыня берёшь, вся жизн мнэ поминат будешь, — начал повторяться шофёр.
— Хорошо, едем, — согласился Ковалёв.
ГАЗ-51 въехал в лабиринт старого города и долго петлял между высоких, более чем в рост человека, глухих глиняных заборов.
Наконец, по признакам, известным только шофёру грузовика, он остановился у каких-то ворот.
За глинобитной стеной спрятался просторный двор, прикрытый сеткой с крупными ячейками, сантиметров по двадцать пять на сторону, сплетёнными хозяевами из прочного шпагата. По ячейкам вилась
