Шофер «Волги», словно это было ему не впервой, не снижая скорости, съехал с дороги, перевалил через пологий кювет и, завершив обгон, вновь выехал на дорогу прямо перед контрольно-пропускным пунктом.
— Дорога прямо, — пояснял Анатолий Павлович, — ведет на Королевскую площадку № 2, оттуда стартовал Гагарин.
Вдали виднелись жилые домики, массивное серое здание МИКа (монтажно-испытательного корпуса), ажурные конструкции старта.
— За ней, дальше в степь, — продолжал Анатолий Павлович, — стартовые и жилые площадки Челомея. А нам направо. Коля, поворачивай направо, — обратился он к шоферу. — Довезем товарища на сорок третью площадку.
Теперь одноколейная железная дорога рассекала барханы справа от нас, а слева, на дальней возвышенности, просматривались очертания площадки № 32 — запасного старта для «семерок». И хотя от шоссе до старта несколько километров, его сооружения, отдельные детали которых уничтожались расстоянием, поражали своими размерами.
— Ты не читал последнюю «Правду»? — спросил Ковалёва Анатолий Павлович. — Там напечатаны координаты акватории Тихого океана, куда вы скоро будете пускать, до Нового года ожидается примерно десяток пусков.
«Волга» объехала громоздкий каток, забытый солдатами после летнего ремонта дороги. Возмущение при мысли о том, что ночью можно запросто влететь в него, особенно, если встречная машина ослепит фарами, тут же сменялось улыбкой — на мощном бампере катка солдат-шутник написал крупными белыми буквами: «Удирай, а то задавлю!».
Да и Владимир Ильич Ленин в неизменной кепке, приветливо и добренько улыбающийся с придорожного агитационного щита, подтверждал правильность выбранного нами курса на 43-ю площадку: «Верной дорогой идете, товарищи».
— Ты думаешь, если газета «Правда» опубликовала границы акватории Тихого океана и попросила иностранные корабли и самолеты покинуть ее, то все тут же бросились наутек? Как бы не так! Сейчас туда на полных парах спешит американский флот, и его корабли станут вокруг буя, что в центре координат, как вокруг елки, вперемешку с нашими кораблями. Акватория-то в международных водах, — пояснял Ковалёву Анатолий Васильевич Сафонов, начальник бригады, в которой работал Ковалёв.
Они стояли на вершине холма под навесом смотровой площадки у фасада небольшого одноэтажного здания — измерительного комплекса, увенчанного параболическими антеннами. Именно на антенны поступала с борта ракеты телеметрическая информация о работе двигателей и бортовых систем.
Во время полета ракеты антенны поворачивались за ней, отслеживая полет, словно шляпки подсолнухов за солнцем.
К зданию со стороны, противоположной направлению пусков, примыкала солдатской казармой, гауптвахтой, клубом, двухэтажными домиками общежитий для офицеров, столовой, двумя гостиницами для представителей промышленности жилая часть площадки.
Стартовые позиции, обнесенные прямоугольником забора из колючей проволоки, расположились в полукилометре от измерительного комплекса там, где заканчивался довольно-таки крутой склон холма.
Контрольно-пропускной пункт (КПП) врезан в правую сторону ограждения со стороны шоссе, по которому Ковалёв приехал на площадку. Шоссе прямой светло-серой линией уходило дальше за горизонт, в сторону 63-й площадки. Ещё правее утвердился массивный бетонный параллелепипед монтажно- испытательного корпуса (МИК). Железная дорога исчезала в чреве МИКа.
— Левее КПП, видишь, там, где складированы бетонные блоки, никак не начнут ремонтировать в очередной раз первую стартовую позицию для ракеты Р-16, — продолжал Анатолий Васильевич. — Как только пуск выполняется с этого старта, так авария. Будто какое-то проклятие висит над ним. Либо старт разнесёт, либо авария в полёте, и обломки приходится искать по всей степи…
— Ну что, все в сборе? — спросил пилот вертолёта Ми-4, поправляя ларингофоны так, чтоб они плотнее прилегали к голосовым связкам, но, в то же время, не пережимали шею.
Кабина пилотов на этом типе вертолёта размещалась значительно выше грузового отсека, в котором на отштампованных из алюминия сиденьях, откинутых от бортов, устроились пассажиры — инженеры- испытатели из Химок и Днепропетровска: Анатолий Михайлович Харитонов, Владимир Павлович Юрченко, Марк Борисович Каминский, Сергей Александрович Шумаков и представитель полигона. Всем им хотелось, чтобы вертолёт быстрее взлетел, тогда в кабине начнётся хоть какое-то движение воздуха, пусть горячего, потому что находиться дальше в этой закупоренной алюминиевой скорлупе было просто нестерпимо.
— Кто у вас главный? Подойдите, пожалуйста, на пару слов.
Харитонов подошел к двери в кабину пилотов. Летчик, не поднимаясь со своего кресла, повернулся к нему, показывая карту:
— Давайте познакомимся. Меня зовут Александром. Вот район поиска, вот метеостанция, где мы будем базироваться. Как решим, сразу на метеостанцию, или по пути что-нибудь поищем?
— Анатолий, — протянул для знакомства руку Харитонов. — Я думаю, летим курсом на метеостанцию, а как войдем в район поиска, походим галсами, может, найдем какой обломок.
Из пассажирской кабины было видно, как летчики включают многочисленные автоматы защиты электрических сетей вертолёта, потом в недрах машины что-то, набирая скорость, завыло, летчики в темпе подкачивали бензин заливочным шприцем. Наконец, лопасти несущего винта медленно сдвинулись с места, вертолет закачался в такт их вращению, выхлопные патрубки выбросили облако голубого дыма от сгоравшего масла, и мотор, басовито работая цилиндрами, вышел на малые обороты.
— Я и не предполагал, что авиационный мотор так сложно запускается, — сказал Юрченко. — Думал, как на машине: повернул ключ в замке зажигания, да и всё.
— Ещё бы, у тебя в машине четыре цилиндра и мощность мотора каких-нибудь девяносто силёнок. А тут четырнадцать цилиндров, мощность больше двух тысяч лошадей, да всяких шестеренок тьма. Попробуй, раскрути всё это! — прокричал в ответ Харитонов, прочувствовавший однажды на своей шкуре сполна, что такое запуск двигателя на Ми-4.
Тогда нужно было найти вторую ступень ракеты, упавшую где-то вблизи Ангары километрах в трёхстах севернее Братска. Братск только начинал строиться, но небольшой аэропорт, до которого они добрались самолётом, там уже был.
В Братске им выделили вертолёт для облёта района поиска.
Лётчик, бывавший в тех краях, сказал, что видел там охотничью заимку, но живет ли кто-нибудь в ней, он не знал. Потому, что когда он пролетал над тем местом, на звук мотора никто не выходил, как это обычно бывает, когда пролетаешь над глухими местами.
Во всяком случае, они решили базироваться на той заимке, чтобы от неё летать на поиски.
Но им повезло — заимка оказалась обитаемой. Там жил ещё бодрый и подвижный дед. Вечером, когда за знакомство и предстоящий удачный поиск обломков, было выпито необходимое количество спирта, Степаныч признался в том, в чём в ЧК не признался бы даже под пыткой.
— Степаныч, и откуда у тебя такие манеры? — спросил Харитонов, удивленный тем, что дед, дозируя спирт по стаканам, вначале наливает несколько капель себе, потом разливает остальным, и, в заключение, опять себе, как было принято тогда, когда бутылки запечатывались пробками и пломбировались сургучом. Это чтобы в фужеры дорогих гостей не попала, не дай Бог, крошка от пробки.
Но больше всего выдавал Степаныча тот ушедший от нас навсегда аромат русского языка, несущий в себе традиции древности, и существовавший до двадцатых годов прошлого столетия. Степаныч, общавшийся, в лучшем случае, только раз в год с геологами, случайно забредшими к его избе, сам того не замечая, сохранил его вековую первозданность. Слово «высокий» он произносил «высокоай», выговаривая вместо буквы «и» некий синтез из букв «о» и «а». Большая парадная комната была для него не «залом», а «залой», то есть существительным женского рода, вместо «великие события» он говорил «великия события».
— Да, — сказал, картинно вскинув седую голову оттаявший душой Степаныч. — Я поручик царской армии. Я не продавался красным, как делали это некоторые генералы. Потому что не боялся смерти. Да, я служил в армии генерала Каппеля.
