Обогнул костер, остановился с противоположной стороны – так, чтобы видеть лицо: он или не он?
Лоб закрыт шапкой, низ лица – бородой, остаются глаза в сетке морщин и нос. Глаз он не запомнил, а вот нос… Впрочем, и к нему тогда специально не присматривался, в память запала только связанная с ним привычка.
– Чего вы меня разглядываете? – удивился Сапрыкин.
Именно удивился. Без наигрыша.
– Извините, – смешался инженер. – Вы мне очень напоминаете одного давнего знакомого. Кажется, все же ошибка.
– Почему кажется? – опять удивился Сапрыкин. – Странно вы изъясняетесь, право. Я, например, вижу вас впервые. Ну, не сегодня, конечно, а вообще.
Вдруг рассмеялся, повторил:
– Право, странно изъясняетесь.
Инженер невольно отметил про себя это «изъясняетесь», чересчур изысканное для человека без образования и квалификации. Впрочем, не могло разве случиться такого, что на приработки в тайгу подался интеллигент, скатившийся по какой-то причине до положения «бича»?
– Давно в этих краях? – спросил инженер, опускаясь на корточки и загораживаясь от жара рукавицей.
Сапрыкин долго молчал, крутил над пламенем валенки; подумалось даже, что не услышал вопроса.
– Вам это так интересно? – грубовато спросил наконец в свою очередь и, не дав ответить, буркнул: – В трудовой книжке все указано.
– Ну, зачем такая официальность? – усмехнулся инженер, а про себя подумал: если ты действительно Захаров, то насчет документов конечно же позаботился.
Сбивало с толка поведение Сапрыкина. Сейчас он был спокоен, держался естественно, без напряжения, как мог держаться человек, у которого все чисто за спиной. Что же тогда побудило пуститься давеча в бега? Или то был
первый, не очень осознанный импульс, продиктованный неодолимым инстинктом самосохранения?
– Вы пощупайте, может уже высохли? – кивнул инженер на валенки.
Тот молча сунул руку в один, потом в другой валенок, отставил их, взял с колен портянки, поднес к огню. Поднес и, сосредоточенно глядя на них, вдруг неуловимо быстрым движением свел глаза к переносице, поймал в фокус кончик носа. Видно было, что проделал это совершенно непроизвольно, как если бы, скажем, взмахнул ресницами – значит, давняя, ставшая действительно второй натурой, привычка.
Не отдавая себе отчета, инженер машинально попытался скопировать это движение глазами, и тотчас в колеблющемся над костром мареве возникло смеющееся Люськино личико, а в ушах прозвучал звонкий голосок: «Мама, мамочка, погляди на Эдьку!»
Он откачнулся, потерял равновесие, сел на снег. Сердце колотилось где-то под самым кадыком, мешало дышать. Инженер понял, что еще минута, и кинется на человека по ту сторону костра.
Чтобы успокоиться, набрал в горсть снега, стал растирать лицо.
– В сон поклонило? – посочувствовал Сапрыкин.
Он промолчал, бросил в костер остатки снега и, сознавая, что может все испортить, не удержался – спросил напрямую:
– Вам ни о чем не говорит фамилия… Захаров?
Спросил и встал на колени, чтоб лучше видеть его лицо.
Тот вздохнул:
– Говорит…
И оборвал себя, закашлявшись: надо же было случиться такому, чтобы именно в эту минуту ветер переменился – пахнул дымом.
– Говорит,- повторил, прокашлявшись. – Техник у нас в экспедиции работал – Захаров. Славный был человек, да клещ его в тайге на тот свет отправил. За трое суток скопытился.
В голосе – ни тени волнения, только печаль по хорошему человеку.
И лицо не всколыхнулось.
Неужели ошибка?
Но почему, почему он вдруг пустился в бега?
– Знаете, Сапрыкин, специфика нашей работы в таких вот полевых условиях требует полной доверительности. То есть мы должны безоглядно полагаться один на другого…
Сапрыкин усмехнулся:
– Моя личность вызывает у вас…
– Не личность, нет, – перебил инженер, – но ваш сегодняшний поступок: почему вдруг, ни с того ни с сего, предприняли попытку скрыться?
Сапрыкин вновь усмехнулся, качнул лисьим малахаем.
– Исповедь вам моя нужна?
– Ну, это как хотите называйте, главное, чтоб был понятен мотив.
– Хорошо, объясню…
Надел валенки, встал, потоптался, точно проверяя, не будут ли тесны после просушки, вновь опустился на валежину.
– У вас не найдется закурить? Свои-то подмочил.
Инженер, не вставая с колен, протянул над костром
пачку «Беломорканала». Сапрыкин взял папиросу, тщательно размял, подул в мундштук, неспешно прикурил от головни и лишь после этого стал рассказывать. С такой же неторопливостью и обстоятельностью.
Смысл сводился к тому, что вот уже четырнадцать лет, как жена ушла к другому и прижила сына. Но зарегистрирована-то с Сапрыкиным, поэтому все эти годы за ним гоняется исполнительный лист. Только он, Сапрыкин,
не дурак, чтобы платить алименты на чужого ребенка.
– Допустим, – сказал инженер, сдерживая себя. – Но сегодня-то от какого исполнительного листа в бега пустились? Кто сегодня от вас алименты требовал?
Захаров вздохнул:
– А вы полагаете, надлежит ждать, когда исполнительный лист под самый нос сунут?
– Я ничего не полагаю, мне просто хочется понять, почему сегодня вы ни с того ни с сего…
– Как это ни с сего? Как ни с сего, если вдруг вижу – милицейская гончая стойку на меня, как на какого-нибудь рябчика, сделала?
Инженер вспомнил: да, в самом деле, на примыкающем к трассе участке автомагистрали останавливался сегодня желтый «газик». Утром, вскоре после их приезда сюда, на трассу. И водитель о чем-то расспрашивал второго техника. Видимо, о дороге, потому что машина сразу же двинулась дальше. Но разве не могло быть такого, что, увидев представителей власти, Сапрыкин связал их появление со своей многолетней задолженностью по исполнительному листу?..
– У меня рефлекс уже выработался, – вздохнул тот, – как увижу милицию, ноги сами третью скорость включают.
На его раскрасневшемся от жаркого пламени лице отпечаталось выражение почти детской непосредственности; он бросил в костер окурок, опять вздохнул, развел руками: судите, мол, как бог на душу положит, а я весь тут, перед вами.
Глядя на него, инженер подумал, что если все это – актерство, игра, то исполнение весьма искусное, и, значит, нечего рассчитывать захватить столь тренированного актера врасплох.
И еще подумал, что для установления личности этого человека он не сможет, к сожалению, прибегнуть к помощи органов госбезопасности: не с чем идти туда, нечего предъявить, кроме рассказа о запомнившейся привычке изменника Родины Захарова.
Минуло около двух недель. Работа на трассе подходила к концу. И, хотя дело и без того делалось сноровисто и споро, инженер торопил отряд, подталкивал и подталкивал парней.
