Каждому Зеркалов растолковал, что от него требуется. Указания были ясные, подробные, дельные. Перечить и спорить никто из внимающих не пытался. Всем было понятно, кто теперь в заговоре главный.
Автоном Львович прикинул, на скольких помощников он может рассчитывать. Штрозак с Фролом чужие, их использовать нужно с осторожностью. Журавлёв свой, но ему не разорваться. Придётся вовлечь в комплот главного шпига.
Этого долго уговаривать не понадобилось. Человечишко сметливый и алчный, Юла враз сообразил, какой стороны надо держаться. Тысячу рублей серебром посулил ему Зеркалов, для шпига деньги невообразимые, для будущего первого министра — пустяк. Войско у Автонома Львовича составилось в итоге такое.
Двое агентов со своим интересом: Бык и посольский секретарь.
Двое «зрячих» помощников, кому известна суть: Яха с Юлой.
Трое помощников «слепых»: Попов, мастер Илья Иванов и Микитенко.
Обращение с сими последними требовало особенной тщательности. Они могли принести много пользы, но — чутье подсказывало — здесь таилась и опасность для всего великого замысла.
Всех живущих на свете, кроме сына (который, может, и не человек вовсе, а ниспосланный ангел) Зеркалов делил на две породы: кого мог под себя подломить и кого не мог. Особи второго вида ему встречались всё реже, ибо мало кто умел устоять против силы, которая с годами созрела в Автономе Львовиче.
Троица, которой предстояло стать орудием в затеянной гехаймратом игре, составилась из людей очень разных, однако в каждом из них гехаймрат чувствовал тревожную неподатливость.
Гвардии прапорщик Попов, перекрещённый фрязин, казался ему слишком ушлым и удачливым, такой из всякой воды сухим вылезет. Опасное качество.
Бывший казак, а ныне прапорщик Микитенко был несгибаемо прям, под себя не подломишь.
А наибольшое беспокойство вызывал посадский мастер, самый непонятный из всех. Откуда взялся? Как завладел иконой? Человеческого ли происхождения богатырская силища, что чувствуется в каждом его движении?
От всех них следовало избавиться — быстро и чисто. Но перед тем использовать на потребу делу.
Важно было поскорей развести приятелей поврозь, потому что втроём они являли собою трудносокрушимое единство. Почему это так, Автоном Львович объяснить не мог, но своему острому нюху привык доверяться.
Исходя из этих соображений и построил всю диспозицию.
Попова отправил к англичанам, уже предупреждённым Штрозаком, что и как надо делать. Живым оттуда ушлеца не выпустят.
С Микитенкой тоже получилось по задуманному. Как и думал гехаймрат, от арестного задания бесхитростный прапорщик отказался и был приставлен начальствовать над пожарной командой. Там-то Яха его и упокоит. Главный же расчёт, самый тонкий, Зеркалов строил на мастере. Не было у Автонома Львовича большой веры в стрелецких пороховщиков. И правильно, что не было. Илейка, слазив в подкоп, сказал, что взрыв приготовлен негоже, терем может устоять. Этого допустить было никак нельзя. Вот пускай, раз такой умный, сам Ромодановского и подорвёт, а из-под земли мастеру не выйти, об этом позаботятся Юла с Быком.
Под искусным руководством Зеркалова всё устроение заговора обрело совершенство и надёжность часового механизма, звонко отбивающего полночь.
Первый удар курантов. Ромодановский возвращается из поездки по монастырям в Преображёнку, где гехаймрат успокаивает начальника: всё-де идёт своим чередом. Князь-кесарь отправляется на Большую Никитскую спать-почивать.
Второй удар. По знаку наблюдателей Илья поджигает фитиль. Ромодановский взлетает в небеса, мастер навеки остаётся в недрах земли.
Третий удар. Стрельцы поджигают Москву с двух концов. В ночной суматохе Яшка кончает Микитенку.
Четвертый. Колокола бьют набат, на улицы высыпает чернь.
Пятый. Увидев, что власти нет, толпа кидается громить всё подряд.
Шестой. Гехаймрат Зеркалов собирает в Преображенском все, какие есть, войска и уводит их охранять дворец Алексея Петровича.
Седьмой. Смутьяны под водительством стрельцов сжигают ненавистную Преображёнку. Это пускай. Все секретные архивы к тому времени будут уже вывезены и запрятаны в надёжное место, для дальнейшей Автонома Львовича пользы.
Восьмой. Дав иностранцам на Кукуе как следует напугаться, Зеркалов с царевичем и верными воинами явится к ним на защиту. Если чернь сгоряча сунется бить басурман — отведает картечи.
Девятый. Наследник пошлёт августейшему родителю срочное донесение о московском бунте и своём осадном сидении. Пускай народишко в городе погуляет и попьянствует. За кукуйскими палисадами да с пушками оборониться от вольницы будет не трудно.
Десятый удар грянет, когда царь, сорвавшись из армии, кинется выручать свою столицу и цесаревича.
Одиннадцатый удар курантов выйдет самым громким: когда Фрол со товарищи взорвут Петра на пароме ли, на мосту ли, иль просто на дороге. Так или иначе, живым длинноногий чертяка до Москвы не доберётся.
Ну и последний, полунощный удар: усмирение пьяного сброда и воцарение законного государя Алексея Второго.
А правителем при новом царствовании станет Автоном Зеркалов. Будет он для Алексея спасителем и чудодеем, для московских иностранцев — защитником, для дворян — восстановителем порядка, для Англии с Австрией — миротворцем, кто развяжет руки шведскому королю.
И ещё одно, важное. Эта мысль явилась Зеркалову последним блистательным озарением.
Для вящего укрепления своего позициона при новом государе нужно женить Алексея на двоюродной сестрице, Василисе Милославской. Сосватал же в своё время Артамон Матвеев, первый министр, свою воспитанницу Наталью Нарышкину за государя. И потом через царицыну постель владел не только дневными, но и ночными помыслами монарха.
В ночь, предшествующую «курантной», Автоном Львович провёл с племянницей задушевный разговор.
Беседовали у неё в светелке, после того как все исполнители получили задания и отправились кто куда.
Сел Зеркалов рядом с девушкой на постель, по-родственному. Обнял за плечо, улыбнулся улыбкой приязненной и сердечной, какую раньше приберегал только для сына.
— Ну вот, доченька, и настало время рассказать тебе всю правду…
Она смотрела на него с удивлением и чуть ли не страхом. Никогда раньше он её рукой не касался, никогда таким голосом не говорил.
— Что удивляешься? Что «доченькой» назвал? Ты для меня давно дороже родной дочери, да и у тебя сызмальства, кроме нас с Петей, на свете никого нет. Так ведь?
Она кивнула, что-то в её лице дрогнуло, смягчилось. Знать, удалось нащупать верную струнку.
— Думаешь, легко мне было являть тебе внешнюю суровость? А когда пришлось на целых десять лет держаться от тебя вдали, то-то сердце от тревоги разрывалось. Хоть и знал, что ты жива, здорова, обихожена. О том мне еженедельно докладывал мой верный раб Нифонт-безносый, приставленный тебя оберегать. А ты, поди, решила, забыл тебя дядя Автоном? Эх ты, глупенькая…
Он любовно погладил её по гладким волосам и даже преуспел блеснуть слезой. От этакой невидали Василиса снова испугалась. Чувствительно пошмыгав носом, Зеркалов посуровел.
— Знай же: тут тайна великая, страшная. Открыть её до времени я тебе не смел. Ныне же вижу, что ты выросла умная, сильная. Полюбил я тебя теперь уже не по долгу, а по сердцу…
