властительницы сердца, которая, с одной стороны явила непреклонность, с другой же подсказала путь к своей благосклонности: пиши, пиит, вирши — тем и преуспеешь.
Поэтому чем себя занять, было. Мечтательно щурясь на свечку, новопроизведённый майор сочинял чувствительную оду о жестокой царице Клеопатре, искавшей наслажденья в мучительстве влюблённых в нея мужей. Дело двигалось бойко.
Главное же, ради чего Алёшка был заслан к англичанам, уже исполнилось. Ещё вечером пришёл Штрозак, позвал к резиденту, а по дороге шепнул: боясь, как бы не опередил австрийский посланник, сэр Чарльз саморазоблачительный репорт уже составил и вручит посланцу немедля. Пара лучших коней стоят под седлом. Бумаги готовы. Как только грянет взрыв, можно отправляться в дорогу.
То же самое сказал курьеру и Витворт. Он был всё такой же чопорный и холодный, но несколько раз Алексей поймал на себе брошенный искоса, особенный взгляд. Видно, и англичанин пребывал в волнении. Ещё бы! Весь его карьер, а то и жизнь, поставлены на кон. Пальцы, которыми резидент засовывал в потайную шкатулку тонкий листок, подрагивали.
— Удачного пути, лейтенант, — сказал он на прощанье. — Герр Штрозак сообщит, когда вам отправляться в путь. Скачите что есть мочи…
Поколебавшись, подал руку. Лёшка, тоже поколебавшись, её пожал. Не очень-то приятно рукопожатствовать с человеком, которому роешь яму. Даже если это враг отечества.
Со шкатулкой за пазухой Попов сделался покоен относительно задания и предался стихосложению с чистым сердцем. Не заметил, как наступила ночь.
В подвал его посадили, чтоб был подальше от лишних глаз. Место, однако, было чистое и сухое, канделябр на целых шесть свечей. В третьем часу ночи наведался Штрозак. Сказал, что уже скоро, и предложил подкрепиться перед дорогой.
Секретарь поставил на стол пинту чёрного пива, колбасы, солёных бисквитов. Потчуя, нашёптывал:
— Витворт ни о чём не догадывается. Это я убедил его составить отчёт заранее. Там всё подробнейше описано, господин гехаймрат будет доволен… Пейте, пейте, это пиво нам поставляет пивоварня Адамса, лучшая в Москве.
Пиво и впрямь было недурное. Как любят англичане, с горчинкой.
Забрав пустую кружку, Штрозак вышел. А Попову пришла в голову хорошая мысль: пока есть время, не почитать ли, что резидент в своей грамотке написал? Мало ли что секретарь говорит, а вдруг там изложено одними обиняками да экивоками? Тогда весь операцион псу под хвост. Как открывать хитрый ларец, Алексей запомнил.
Пластинку, где левое крылышко бабочки, отодвинуть, на её место поставить верхнюю, потом справа, слева, ещё раз справа, теперь сбоку…
Прислушиваясь, не спускается ли кто по ступенькам, Попов достал мелко сложенную бумажку и развернул. Листок был пуст. Ага, писано невидимыми чернилами. Слыхали про такое.
Он подержал донесение над свечкой. Буквы не проступили. Странно.
Посмотрел на свет, понюхал, даже лизнул. Бумага как бумага.
И сделалалось Алексею тревожно. У посланника на письменном столе лежал целый ворох всяких бумажек. Неужто Витворт от душевной тряски, иначе именуемой нервёзностъю, перепутал листки? То-то выйдет оказия!
Хорошо, Алёша вовремя догадался посмотреть. Однако как поправить дело? Не скажешь ведь, что открыл шкатулку…
В отчаянных положениях, вроде нынешнего, голова у сыщика работала быстро. Он свернул бумажку, уложил обратно, поставил на место все хитрые пластиночки, кроме одной, самой первой.
Замысел был такой: объяснить Штрозаку, что нескладный резидент ошибся. Пускай секретарь скажет, что ларец-де закрыт неплотно, да предложит его отворить и затворить сызнова. А там уж его дело устроить так, чтоб посланник понял свою оплошность…
Если Витворт не станет этого делать или опять вложит пустышку, значит, почуял западню, и тогда всю игру нужно менять.
Времени до взрыва оставалось мало, мешкать было нельзя.
Алёша взлетел по ступенькам вверх, но на самой последней споткнулся — ни с того ни с сего вдруг закружилась голова. Вот некстати!
Он постоял несколько мгновений, опершись рукой о стену. Головокружение не проходило. Наоборот, усиливалось.
Усилием воли майор стряхнул дурноту и шагнул в тёмный двор, где снова был вынужден остановиться.
Это ему и помогло. Если бы вылетел из подвала с разбега, как собирался, его наверняка услышали бы двое посольских лакеев, по-английски «валетов», что стояли чуть поодаль, вполголоса переговариваясь.
Оба были при оружии: с саблями, с пистолетами за поясом. Это понятно — сегодняшней ночью жди погромов. Повалит голытьба чужеземцев бить, и кто не готов к обороне — пеняй на себя.
К слугам подошёл кто-то третий, заговорил. Штрозак! Вот кстати.
Зажав ноющие виски, Попов сделал шаг вперёд — и замер. Дуновение ночного ветра донесло слова:
— … and then kill the Muscovite, — наказывал валетам секретарь. Какого это московита он велит им убить? Похолодевший сыщик вжался в стену и напряг слух.
Штрозак продолжал:
— Я дал шпиону сонного зелья. Минут через пять или через десять он свалится и захрапит. Даже если не упадёт, всё равно будет, как сонная муха. Кремни из его пистолетов я вынул, шпагой махать у него не хватит сил. Сразу после взрыва прикончите его.
— Не понимаю, сэр, — ответил один из слуг. — Почему было сразу не дать ему яду? Меньше возни.
— А если взрыва не будет? Мало ли что? Зачем нам труп правительственного агента? И без того неприятностей хватит.
На лбу у Попова выступили ледяные капли. Тело сотрясалось от озноба.
Ах, Штрозак, змей злохитростный! Обманул гехаймрата! Прикинулся, что наш, а сам всё выдал резиденту! Потому и листок пуст…
Мысли начинали путаться, ноги отказывались держать деревенеющее тело. Он сказал, пять-десять минут?
Прорваться бы за ворота, поднять крик. Может, неподалёку окажется караул.
Но рука, схватившаяся за эфес, дрожала. Чёртов Штрозак был прав — шпаги не удержать. Хватаясь за стену, Попов кое-как спустился обратно в подвал.
Выблевать отраву! Это единственное, что могло сейчас спасти. Он сунул в рот пальцы.
Захрипел, зарычал, но содрогания в нутре не случилось. Алёшка всегда гордился, что крепок желудком. Сколько вина ни выпьет — всё ему нипочем. Вот теперь через крепость желудка и пропадал.
Пав на колени, он согнулся в три погибели, исторгая горлом натужные стоны. Чуть не весь кулак запихнул в горло. Никак! Пропал Лёшка-блошка, вконец пропал.
И Никитин ждал знака, но, в отличие от пиита, неспокойно. Хотя всё, что можно было приготовить, сделал. Где именно заговорщики запалят Москву, было неизвестно, поэтому свою команду он держал под Васильевским спуском, близ реки. Бочки наполнены водой, голландские пожарные пумпы смазаны и многократно проверены — качают исправно. Людей Митя отобрал самых расторопных, все трезвые, каждому назначено своё дело: есть повозные и насосные, есть багорные и ведёрные, есть топорники и крышелазники. Войско своё Никитин поделил на две равные части, потому что поджогов будет тоже два. Одну команду поведёт он сам, для начальства над второй из Преображенского прибыл сержант Журавлёв.
На Беклемишевской башне поставлены двое дозорных: один глазастый, другой зычноголосый. Лишь первый узрит пламя, второй заорёт вниз, куда скакать.
