— Ой, матушка Богородица!
А Фролка должен был вперёд скакнуть, потому что подпиленная доска приходилась как раз над слюдяными осколками, а у него, стало быть, над макушкой.
Из этого Ильша и вывел свой расчёт. Шагнул из-за угла, заранее размахнувшись тяжёлой цепью, да и полоснул куда придётся. Если б ошибся, Бык успел бы выпалить. Но ошибки в Ильшиных расчётах случались редко.
Пятидесятник сам летел навстречу удару — переносицей. А замах был мощный, наверняка. Хоть и жалко было Илье убивать недюжинного человека, но и послабки допустить он не мог. Если бычину этого сразу насмерть не уложить, влепит пулю — рука не дрогнет.
Звенья железной цепи глубоко вошли в череп, выбив оба глаза. Фролка Бык опрокинулся, даже не охнув и, наверное, не успев заметить, как дух отлетел из его могучего тела.
Вдаль по галарее, придерживая рясу, улепётывал поп Савва. За ним, шатаясь, ковылял старый стрелец. Даже Илья на своих несильных ногах такого бы догнал, да только чего для? Пускай уходит подобру-поздорову.
Старательно затоптав все факелы, кроме одного, Илья присел передохнуть.
Потолок подпиливать да железной цепью махать — это ладно. Большого ума не надо. А вот как теперь самое трудное исполнить? Нужно ведь к Ромодановскому прорваться. Через ворота, через часовых- караульных.
И это бы полбеды. Ворота можно плечом высадить. Караульных, как на грохот сбегутся, лбами столкнуть. И потом закричать «Слово да дело государево!» — чтоб немедля вели к князь-кесарю. Не проведут — им же хуже, Ильша сам войдёт.
Но дальше придётся старому чудищу, да ещё перепуганному спросонья, всю эту змеиную хитропакость растолковывать. А Ильша про себя знал, что на объяснения он не горазд. Охо-хонюшки…
Услышав дальний раскат, Автоном Львович благодарно перекрестился на икону и медленно, торжественно поднялся с колен.
— Ну, Петюша, свершилось. Теперь весь мир к нашим ногам ляжет, — сказал он сыну.
Но тот будто не слышал. Сидел, согнувшись, яростно тёр виски. Потом вскочил, бросился к своим склянкам с красками, начал там что-то перемешивать.
С растроганной улыбкой Зеркалов-старший вышел из ермитажа. Пускай небесный житель витает в своих ефирах, тятя позаботится, чтоб сей полёт не омрачался земными бурями. Навстречу бежал начальник ночного караула.
— Алярм, господин гехаймрат! — кричал он. — Это с князь-кесарева двора тревожная пушка ударила!
— Нет, капитан. Это взрыв, — озабоченно ответил Автоном. — Не беда ли какая с Фёдор Юрьичем. Подымай людей в ружьё.
Офицер удивился.
— Что я, взрывов не слыхивал? Пушка это, двенадцатифунтовая, она у князь-кесаря пред крыльцом стоит. А выпалено пустым порохом, оттого и гулко. По артикулу, заслышав сигнальный выстрел, должны палить караулы у нас, и в Измайлове, и в Семёновском.
Не объяснять же ему, что взрыв подземный, отчего и звук вышел глуше, чем от обычного взрыва.
— Должен, так пали.
Через некоторое время, действительно, выстрелили в Измайлове, потом в Семёновском. У казарм Преображенского полка, где по походному времени сейчас квартировала всего одна рота, затрубил горн.
Заспанные ярыги, на бегу поправляя кафтаны, строились на плацу. Пылали огни, бряцали мушкеты, ржали лошади.
Автоном Львович поднялся на вал. Ночь над Москвой в двух местах алела сполохами, пока ещё не обширными. Зажгли. Сейчас и набат ударит. За Преображенской ротой послан скороход. Сейчас подойдёт, и можно выступать в сторону дворца. Наследник, поди, уже весь лоб себе расшиб, молясь да отбивая земные поклоны. От Яузы бешеным скоком несся верховой.
— Где гехаймрат? — закричал он часовым. Юла.
Зеркалов сверху махнул шпигу, чтоб ступал в кабинет, и тоже спустился.
Пять минут спустя, дослушав сбивчивый, со слезой рассказ, Автоном Львович стоял с зажмуренными глазами и стискивал зубы, чтоб не завыть. Фортуна, стерва, махнула подолом и не далась!
Карточный домик зеркаловской судьбы рухнул бесповоротно. Суждено было Автоному сгинуть под сими руинами. Погубил он, безумный честолюбец, и себя, и ни в чём не повинного сына.
Думай, голова, думай. Когда предаёт удача, кроме как на себя надеяться не на кого. Он открыл глаза, улыбнулся трясущемуся шпигу.
— Успокойся. Что ты, будто баба. Выпей воды. Держись за меня крепче и не трусь, выплывем.
Всхлипнув, Юла налил себе из кувшина, стал пить. Тогда Автоном выдернул из ножен шпагу и воткнул её сообщнику между рёбрами — глубоко, по самую чашку.
Дело повернулось скверно, однако сдаваться было еще рано. Сдаваться всегда рано.
Пускай Ромодановский жив. Это значит, что проклятый мастер до него добрался и всё рассказал. Заговор провалился.
Князь не глуп. Вмиг сообразит, что без начальника внутреннего полуприказа тут не обошлось. Однако им Зеркалова ещё взять надо.
Выскочив из ордонансгауза, Автоном Львович на бегу крикнул капитану:
— Выводи всех, кто есть, за ворота! А мне вели запрячь двух коней, самых лучших!
Всё отняла у него Фортуна, но трёх главных сокровищ лишить не сумела. Их-то он отсюда и увезёт. Во-первых, Петю. Во-вторых, священную икону.
В-третьих, грамотку, которая Алексеем Петровичем собственноручно писана и выдаёт его с головой. На неё, спасительницу, у Зеркалова сейчас и была главная надежда.
Пускай князь-кесарь перекрывает все дороги и рассылает догоняльщиков за беглым гехаймратом. Мы далеко бегать не станем. Спрячемся с Петей по соседству, во дворце у цесаревича. А чтоб осторожный гофф-оберкамергерр Кирьяков не прикончил опасного свидетеля, грамотку с собою не возьмём — спрячем в верное место.
У Зеркалова на такой случай и тайничок был заготовлен. Хорошая сухая норка близ ермитажа, изнутри известью скреплённая и даже обштукатуренная. Там, в сундучке, уже лежали кое-какие полезные бумажечки, припасённые в прежние времена.
Хоть и совсем мало оставалось времени, но первым делом Автоном упрятал обережную грамоту. Землю над схроном разровнял тщательно, без поспешания. С неба закапало, начинался дождь. Это было кстати. Почва размокнет — не видно будет, что копали.
Старательно утоптав заветное место, он побежал в ермитаж.
— Бросай всё! — крикнул сыну. — Икону только возьми!
Удивительно, но Петя стоял уже в плаще и шляпе, полностью собранный. Под мышкой — обёрнутый холстиной прямоугольник.
— Провидец ты мой! — восхитился Зеркалов. — Единственная моя отрада! Бежим!
Теперь нужно было успеть за ворота выбраться, и спасены.
Успели.
Караульный начальник суетился, выстраивая ярыг и солдат. Ему Автоном крикнул:
— Мы с сыном к Фёдору Юрьевичу!
— Опасно! — донеслось вслед. — Господин гехаймрат, конных прихвати!
— Моя охрана в Кривоколенном осталась! Ништо, как-нибудь!
Отмахнулся, запустил рысью. Петя, молодец, не отставал. У перекрёстка, где надо было сворачивать к дворцу, из темноты навстречу вынесся всадник. Нельзя было при нём сворачивать — донесёт. Чертыхнувшись, Автоном осадил коня. Неужто гонец от Ромодановского, с приказом об аресте? Рука легла на
