мужика в Преображёнку справиться, что там Пётр Автономович. Мужик вернулся ни с чем. Самого Зеркалова в приказе не было, а про его сына сказали, что ничего-де не ведают.
Сделалось княжне совсем тревожно. После ночного разговора — особенно.
А перед самым вечером побывал у неё ещё один гость — Илья. Хоть о Петруше он ничего не знал, Василиса ему всё равно обрадовалась.
— Обидела я тебя вчера, Илюша, сказавши, что зря почитала тебя своим спасителем. Теперь знаю: от карлы меня Дмитрий избавил, а ты меня, больную, обихаживал. Обоим вам я вечная должница.
— Ещё этот, — прогудел Ильша, — брат твой двоюродный. Кабы он к нам не прискакал ночью, мы б и не прознали.
Это сообщение поразило Василису, да так, что она не скоро пришла в себя.
Петруша её спас? Он, маленький, скакал верхом через темный лес, чтобы позвать на помощь? Возможно ли! А она всегда, с самого первого дня, как его увидела, была уверена, что ему до неё и дела нет… И ведь ни словом не обмолвился! Хотя ведь он ничего не помнит из своих детских лет. Радовалась она, однако, недолго.
Мало ли что раньше было. Стал бы он её теперь спасать — вот что знать бы…
Разволновавшись, Василиса не сразу услышала обращенный к ней вопрос.
— Так была иль нет?
— Что?
— Ты у меня дома была?
— Была, тогда же. Знатный у тебя дом, ещё затейней прежнего. Ой! — спохватилась она. — Прости меня, Илюшенька! Я же тебе ключ не воротила! Как ты без него к себе попал?
— Не в том дело. Я к себе всегда войду. Ты скажи, тово-етова, легко ль замок отворился? Ключ в нём не застревал, не скрипел? Затем и пришёл, чтобы про это спросить.
Она удивлённо молвила:
— И открыла, и закрыла легко, двумя перстами. Я таких шёлковых замков и не видывала.
Насупился Илья, о чём-то задумался. Глядя на его озабоченное лицо, Василиса усовестилась своих глупых бабьих страданий. В чём именно состоит нынешнее радение Автонома Львовича и его помощников, она в точности не ведала, знала лишь, что дело это опасное и для отечества сугубое.
— Ты откуда и куда, Илюшенька?
— У князя-кесаря на подворье был, с дядей твоим, — неохотно ответил он.
— А чем у тебя повозка гружена?
Княжна посмотрела из окна на его маленькую тележку, в которой что-то посверкивало красноватым металлическим блеском. Щит не щит, пластина не пластина.
— Так…
Ей стало тревожно — уже не за Петрушу, а за этого угрюмого бородача, роднее которого во всей её сиротской жизни, пожалуй, никого и не было. Рядом с Ильшей она себя по-прежнему чувствовала маленькой Василиской, надёжно и покойно, десятилетняя разлука ничего тут не изменила.
— Ты почему на меня так смотришь? — с беспокойством сказала княжна. — Будто навек прощаешься!
Он покраснел, опустил голову.
— Что ж, угадала ты… Я не только из-за ключа… Попрощаться пришёл. Хотел на тебя в последний раз посмотреть…
— Как в последний! — вскричала она в ужасе. — Не говори так! Неужто дядя с князь-кесарем тебя на гибель посылают?! Не ходи! Пропади они пропадом со своим государством! Не пущу!
— Да ну, какая гибель… — Слова давались Илье ещё трудней обычного. — Это-то ладно, дело пустяшное… Не нужен я тебе больше, Василисушка. Я ведь все эти годы близко был, хоть тебе и невдомёк. А ныне ты выросла умная, сильная. — Он мрачно закончил. — Тово-етова, хватает у тебя и других защитников. Так что прощай…
— Уф, напугал ты меня. — Она держалась за сердце, а губы уже улыбались. — Как бы не так, Илюша. Никуда я тебя не отпущу. Ишь чего удумал! Ты мой, на всю жизнь.
Рассмеявшись, она выдернула из причёски длинную булавку.
— Ты будешь мой верный рыцарь, как у европейских дев. Поди-ка ко мне, я тебя булавкой пришпилю, чтоб вовек от меня не отстал. И заговор волшебный скажу.
Он хмуро пробасил:
— Я не лыцарь, я мужик.
— Ты богатырь, а богатыри — первейшие из рыцарей.
Приподнялась она на цыпочки, одной рукой обняла его за шею, другой воткнула сзади в ворот булавку, шепча старинный приворот:
— Мышка в щёлку, нитка в иголку, колесо в колею, а моя душа в твою. Не отшейся, не отклейся, не отсейся — ты от меня, а я от тебя.
Обхватила богатырские плечи, насколько хватило рук, и прижалась щекой к его груди. Ни с кем на свете не было ей так ясно и просто, как с Ильёй. Пожалуй, ему одному и можно было пожаловаться на то, что больше всего мучило.
— Ах, Илюша, отчего я не как прочие девы? Заколдовали меня в младенчестве, что ли? Уснуть бы снова, как тогда, и боле не просыпаться, пока чары не спадут… Только кто меня расколдует, когда я сама расколдовываться не желаю?
Она заплакала, а он её осторожно погладил по затылку жёсткой ручищей.
Ничего она вроде бы не рассказала, а он ничего утешительного не ответил, но стало Василисе легче.
Зато Илье сделалось ещё тяжелей, чем прежде. Он жестоко корил себя: это-де были не такие объятья, а как сестра старшего брата обнимает. Удумал тоже! Возмечтал медведь косолапый о Царевне Лебеди. А вдруг она почувствовала, как он весь задрожал? Тогда со срама хоть в петлю. Очень просто могла догадаться. Она ведь умная. Если уж другие исчислили…
Вчера было у Ильши страшное потрясение, после которого он и порешил с Василисой навсегда расстаться.
Когда остался с нею вдвоём в горнице, а Лёшка вывел Митьшу для уединённого разговора, через малое время отправился за ними и он — якобы позвать Дмитрия, на самом же деле постыдно сбежал от Василисиных укоров. Да и попал из огня в полымя.
Друзья громко бранились в соседней комнате, каждое слово было слышно. Попов упрекал:
— Сам говорил, что не станешь мешаться, потому что я раньше доспел, а сам с ней за ручку сидишь! Нечестно! Так ли товарищи поступают?
А Никитин ему:
— Ты раньше? Как бы не так! Я Василису Матвеевну десять лет знаю! Это ты отступиться должен!
— Десять лет? Ха-ха! С ее девяти годков? Не бреши!
— Что бы ты понимал… Тут судьба! А ты под ногами путаешься, хвост распустил. Петух ты цесарский, а не кавалер!
Это ещё бы ладно, но дальше разговор повернул так, что Илью кинуло в пот.
— Хороши мы приятели-товарищи, — горько посетовал Алёшка. — Того и гляди, все трое друг на дружку накинемся.
— Почему трое? Илья-то здесь при чём?
— Как при чём? Слепой ты, что ли? Неужто не видишь, каким телятей он на Василису смотрит? А излечился он чудодейно, по-твоему, отчего? Ничего никогда не боялся, а увидел её в опасности — разом с перепугу ноги ожили. Нет, брат, причисляй к нашему полку и друга Илейку.
«Друг Илейка» схватился за сердце. Постыдная его тайна, с которой он прожил столько лет, раскрыта! Митька, тоже хорош, помолчав, еще и добавил сраму:
— А знаешь, Лёша, не он к нашему полку прибыл. Это мы в его полк приписались. Я теперь вспоминаю, что Илья и десять лет назад на Василису такими же точно глазами смотрел…
