между моих. Помню, пальцы у нее холодные такие были, но совсем не дрожали. Скорее всего, она вспомнила Акио, и одиночество стало непереносимым. Другого объяснения я не нахожу.
– Хмм… – Микамэ склонил голову набок, явно довольный этим ответом. – И что потом?
– Что потом? Потом ничего. Я ее до самого приезда в Киото не видел, она все такая же, ничего не переменилось.
– Это потому, что она с Миэко.
– Может, ты и прав. Она очень любила Акио, но теперь… все еще хуже… она не в состоянии избавиться от влияния его матери. Ты только вспомни о ее работе над одержимостью духами: это ведь Миэко жаждет продолжить дело сына, развить его достижения, вот она и толкает Ясуко вперед. Если Ясуко медиум, то Миэко Тогано и есть поработивший ее сознание дух.
– Неужели ты и впрямь считаешь, что Миэко – колдунья? Мне она всегда казалась слишком бесстрастной, стоящей в стороне от земной суеты. Я не удивлюсь, если на самом деле именно Ясуко ею управляет, за спиной у всех. Спроси ее учениц, и они тебе то же самое скажут.
– Не согласен. – Фильтром своей догоревшей сигареты Ибуки затушил дымившийся в пепельнице окурок. – Ясуко – женщина обычная. Ни в какое сравнение с Миэко не идет. Да, точно, как на старых гравюрах. – Довольный внезапно пришедшим на ум сравнением, он махнул в воздухе рукой; длинные желтоватые пальцы напомнили Микамэ полированные стебли бамбука. – Как на портретах красавиц эпохи Тан и Сун или на иллюстрациях Моронобу[4] к книгам о жизни куртизанок – центральная фигура всегда в два раза больше всего окружения. В буддистских триадах то же самое: из-за огромных размеров главного героя меньшие бодхисатвы кажутся ближе и доступнее. Однако перспектива тут ни при чем – в таких композициях только один план, поэтому поначалу диспропорция вызывает тревогу, но именно она привлекает внимание… В общем, для меня Миэко – огромных размеров куртизанка, а Ясуко – маленькая девочка-помощница у ее ног.
– Всего лишь поэтическая форма выражения твоей любви. В наши дни женщинам надлежит быть сильными, яркими, но мне кажется, что мужчины подсознательно тянутся к существам маленьким, хрупким и беззащитным; и это может по-разному проявляться. Именно поэтому тебе и хочется видеть в Ясуко ребенка. На самом деле она гораздо сильнее, чем тебе кажется.
– Сильнее? В этом-то я как раз и не сомневаюсь, но сила ее как бы однобока. В душе она не чувствует себя свободной, не может проявить свое настоящее «я». И поэтому никогда не сумеет покинуть Миэко Тогано.
– Вовсе не обязательно. Мне кажется, она все еще не может освободиться от Акио. Как только она влюбится в кого-нибудь еще, влияние Миэко растает, словно дым на ветру. Это нормально. Мужчины привлекают женщину больше, чем любая другая женщина, ничего тут не поделаешь.
– Ты так думаешь?
– Уверен. – Микамэ рьяно закивал, как будто сам себя хотел убедить.
Друзья были ровесниками – по тридцать три года, но Ибуки уже успел жениться и обзавестись ребенком, а Микамэ жил холостяком в роскошной квартире. Они могли с одинаковой страстью любить Ясуко, но у Микамэ было куда больше шансов покорить ее.
В этот самый момент за рифленым оконным стеклом промелькнула фигурка в алом. Дверь кофейни распахнулась, и на пороге появилась Ясуко в красном пальто.
Она была близорукой, но очки носила редко и теперь стояла у стойки, слегка прищурившись, – изучала лица посетителей. Поднятый широкий воротник свободного красного пальто выгодно оттенял рельеф ее высоких скул. От нее исходили тепло и обаяние, слово «вдова» совершенно с этим образом не вязалось.
– Ясуко, сюда! – заулыбался Ибуки.
Девушка моргнула и двинулась в его сторону; на круглой щечке появилась глубокая ямочка.
– Давно ждешь?
– У меня компания.
– О! – Ясуко вежливо кивнула, заметив за столом Микамэ, и снова взглянула на Ибуки. – Он тоже в Киото был?
– Говорит, что в Осаке.
– Я сюда случайно зашел, и представь, кого встретил? Ибуки! Мы как раз тот сеанс вспоминали.
Микамэ говорил, а пальцы его горели желанием прикоснуться к этой ямочке, которая то появлялась, то пропадала на мягкой бледной щечке, как маленькое беспокойное насекомое. По его мнению, существовало четыре вида прекрасной кожи. Первую он сравнивал с фарфором: гладкая, безупречная, глянцевая, но немного холодная и такая же твердая. Вторая похожа на снег: более тусклая и не такая гладкая, но белоснежная и таит скрытое в глубине тепло. Следующий тип он называл текстильным, о такой коже говорят – шелковая, и о ней мечтает почти каждая японка, но Микамэ не находил особых достоинств в ее монотонно ровной поверхности. Красивая кожа, считал он, – та, через которую просвечивает жизненная сила женщины, как будто весенние бутоны под солнцем расцветают. Однако городские дамочки с их косметикой удивительно рано лишаются этой естественной красоты нераспустившегося цветка – редкий случай, когда к двадцати пяти годам женщина остается свежей, а кожа ее – молодой. Раздумывая над этим, Микамэ смотрел на Ясуко, на ее чистое, без малейших признаков увядания, словно только что открывшиеся лепестки, лицо.
– А, сеанс, – кивнула она. – Мы ведь тебя с тех самых пор не видели, правда? – И снова повернулась к Ибуки: – Почему бы Тоёки не поехать с нами?
– Я так ему и сказал. Где Миэко?
– В машине ждет. Поедем! – улыбнулась она Микамэ. – В этом нет ничего такого. Мама будет рада повидаться с тобой, и я слышала, что маски просто изумительны. Ты ведь не откажешься? Скажи, что нет! – Она умоляла его, грациозно склонив головку, но Ибуки ее улыбка казалась отвратительной, как будто приоткрывала завесу, за которой прячется шлюха.
– Поехали, приятель, это вполне удобно, – отчеканил он и вскочил на ноги. – Твой поезд только в десять уходит, так ведь?
Ясуко протиснулась сквозь толпу в воротах, где проверяли билеты, понеслась к выходу с вокзала и притормозила у автостоянки, энергично размахивая рукой. Ее маленькая фигурка в широкополом пальто издалека походила на красный треугольный флажок.
Как только огромный автомобиль остановился у обочины, она распахнула заднюю дверцу и затараторила, объясняя сложившуюся ситуацию.
– Как мило! Он просто обязан поехать с нами. – Из недр машины зазвучал веселый молодой голос, и, как только Ясуко отступила и ее фигурка в красном перестала загораживать вид, показалось лицо Миэко Тогано. – Забирайтесь скорее. Сзади хватит места для Ясуко и еще одного.
– Я впереди сяду. – Микамэ поспешно занял место слева от водителя.
Ибуки последовал его примеру и уселся рядом.
– Но здесь и правда довольно места…
– Все в порядке. Мне нравится видеть, куда меня везут. – Микамэ обернулся, чтобы поздороваться с Миэко как полагается. – Как поживаете, госпожа Тогано? Я случайно налетел на Ибуки в кофейне вокзала, и эта поездка к мастеру Но показалась мне такой заманчивой… однако слово, по-моему, не совсем подходящее, да? Как бы то ни было, я безмерно рад тому, что еду с вами. Вы уверены, что это удобно?
Ибуки улыбнулся, заметив, что Микамэ перешел на ровный дружеский тон, столь характерный для людей его профессии.
– Вы знаете дорогу?
– Да, господин Якусидзи прислал за нами машину.
Это Ясуко поддержала попытки Микамэ завести разговор, Миэко же откинулась на подушки и только кивала или улыбалась, соглашаясь со всем, что говорит невестка. Рядом с ней Ясуко казалась бодрой и немного настороженной. Микамэ вспомнил о сравнении Ибуки, о непропорциональных композициях древнекитайских живописцев и японских мастеров укиё-э[5]; но ему самому Миэко напоминала не столько несоразмерные портреты красавиц из «веселых кварталов», сколько грубоватый фон – тяжелую, витиевато украшенную ширму или огромное цветущее дерево, рядом с которым Ясуко казалась еще моложе и очаровательнее.
