Ленина. Через Николаевский мост идут рабочие и Финляндский полк под командой офицеров, с плакатами: «Долой Временное правительство». Стреляют (будто бы пулеметы). Также идет Московский полк и пулеметная рота (рассказывают на улице). Я слышу где-то далеко «ура». На дворе — тоскливые обрывки сплетен прислуг. Не спит город. Как я устал и слаб. Второй час ночи, опять подкатывают автомобили, ура и крики.
Л. Я. Гуревич сегодня предлагала мне подумать об издании дешевой книжки стихов и маленьких брошюр стихов вообще. — Тоскливо как-то. Спать, что ли, и думать, что победит эта умеренная эсеровская городская дума? Я слишком устал. Все-таки было от милой письмо.
Еще выбежал желтый грузовик из почтового сарая с людьми (солдаты и рабочие, у заднего видно ружье). Немного светает, 2 часа ночи (по новым часам).
Письмо от милой.
Утренние газеты вышли. Много лавок позакрывалось. Робкий телефон от г. Тагера. К 2-м часам пешком в Зимний дворец (трамваев нет). Улица довольно пуста и спокойна. Через j часа после того, как я пришел во дворец, началась стрельба залпами где-то в тылу его. Говорят, стреляли в Преображенские казармы и из окон отвечали. Заседание об отчете. Г-н *** всем орудует, все с этим согласны и его обожают, фрондируем только мы с Идельсоном. А. Тагер тоже, оказывается, склонен к вульгарности, он уже предлагает услуги издательства «Муравей»… В 6-м часу домой — опять пешком. Встреча с Княжниным. На улицах — кучки народа. Я заходил в кофейню на Вознесенском. Вечерняя «Биржевка» вышла. Будто бы побили на Невском кронштадцев. Две стихии. Озлобление Княжнина. Сейчас (пока я пишу это) на улице выстрел. По городу носятся автомобили, набитые солдатами, торчат штыки.
Дворцовый слух: Петербург на осадном положении, Половцеву предоставлены все полномочия. Присяжный поверенный Гольдштайн, когда у него сегодня отобрали автомобиль, показал удостоверение Керенского на право служебных поездок. Ему сказали: «Керенский давно арестован. Вы бы еще показали удостоверение Николая II».
Один автомобиль был очень красив сегодня (маленький, несется, огромное красное знамя, и сзади пулемет). Много пулеметов на грузовиках. Красные плакаты. Слух швейцарихи Вари о пулеметах на крышах и о бывших городовых. Я думаю о немецких деньгах. Остальное — в газетах.
Утром шел дождь, потом наступила жара, к вечеру душно, идет грозовая туча с молнией.
Чем более <члены Чрезвычайной следственной комиссии> будут топить себя в хлябях пустопорожних заседаний и вульгаризировать свои «идеи» (до сих пор неглубокие), — тем в более убогом виде явится комиссия перед лицом Учредительного собрания. В лучшем случае это будет явление «деловое», т. в. безличное, в худшем — это будет посмешище для русских людей, которые — осудить не осудят, но отвернутся и забудут. Что же, если так суждено; значит — голоса нет. Сдаваясь… — ам, комиссия сама себя отведет на задний план; оттуда, где поют солисты, она отойдет туда, где сплетничают хористки.
Письмо маме.
На улице встретился Вася Менделеев. Серое пальто, дорожная шапка с козырьком, через плечо — на веревке — мешок для провизии. Бородатый, довольно бледный, сходство с отцом.
Тоскливо как-то… Свежесть после дождя, собака кричит, полаивает, а люди — не очень громко (а когда и громко, их немного на углах). Последний слух: на Литейную выписали 20 карет скорой помощи (ночью). Солдаты будто бы готовы «подавить восстание», кроме нескольких полков.
Как я устал от государства, от его бедных перспектив, от этого отбывания воинской повинности в разных видах. Неужели долго или никогда уже не, вернуться к искусству?
Пришло чулковское «Народоправство», № 1. «Русская воля» полна событий; оказывается, вчера много убитых и раненых. Я принялся за Белецкого и поступил мудро, так как в Зимнем дворце, как оказалось, никаких допросов нет (барышень нет), меня никто не предупредил, и я пришел бы даром.
Барышня на телефоне говорит, что очень много работы, — не отвечала] часа.
Ко мне в комнату, пока я работаю, влетел маленький воробей, и я сейчас же почувствовал тоскливость минуты, грязь государственную, в которой я к чему-то сижу по уши, стал вспоминать Любу.
С. П. Белецкий «очищается от грязи». Но можно ли очиститься, выливая также и всю чужую грязь и не стараясь оправдать ее? Нет, те, кто из них раскаялся (и раскаялся ли?), должны еще пройти много ступеней очищения, они — в самом низу лестницы, как «дети», только наоборот.
Сегодня сделал весь пятый допрос Белецкого -26 страниц, особенно больших и полных (вплоть до обеда).
День богатый делами и грешный. Утром — миноносец «Орфей» у Английской набережной. Патрули у мостов, Николаевский разведен. Дворец — пусто.
Первый, конечно, С. Ф. Ольденбург. Заседание. Я в течение нескольких часов, прерываемых разговорами о событиях дня, проездом велосипедной команды, завтраком, — стараюсь «изолировать» ***, нахожу разные поддержки, в конце концов, кажется, по крайней мере на время, это удается. Часов около 3 -х (с 11-ти утра) заседание об отчете прерывается, выясняется многообразие мнений и отсутствие плана.
В комиссию приезжают меньшевики, члены ЦК и Исполнительного комитета — Либер, Дан и еще один. Муравьев зовет меня в крепость, мы едем на автомобилях большой компанией; цель — узнать у бывших чинов департамента полиции имена главнейших провокаторов из большевиков (присутствующие меньшевики — Следственная комиссия, расследующая немецкие деньги на последние события). Последовательно вызываются: Виссарионов, Курлов, Спиридович, Белецкий и Трусевич. Все одинаково
Крепость внутри пуста, комендант рассказывает о сегодняшней осаде, мы доезжаем только до ворот, которые заперты, мост полон кучек солдат, в обоих воротах — большие караулы. К заключенным большевиков не пустили (рассказывает унтер-офицер); они спрашивали о стрельбе на улицах эти дни, им говорили для объяснения, что вода поднялась. Едва ли они этому поверили, слыша пулеметы. Пушки в полдень сегодня не было (во избежание паники).
Слухи об арестах, освобождениях, опять арестах. Когда мы вышли из крепости (в 8-м часу вечера), сияло солнце, мирные кучки толпились, дворец Кшесинской завоеван, побежали трамваи. Я долго гулял…
Газеты празднуют победу. Ночью на сегодня с фронта пришла целая дивизия. Казаки. Слухи о заводах. Ночью много труб дымит. Слухи об отправке взбунтовавшихся на фронт.
Распорядительность Половцева.
От мамы писем давно нет, очевидно, масса писем не разобрана.
У Либера — хорошее лицо (Микель-Анджело), у Дана — отвратительное (шиповник Вайс). Третий товарищ — моложе — мрачный. Все — измученные.
Слух об аресте Ленина…
О, грешный день, весь Петербург грешил много и работал, и я — много работал и грешил.
Люба, Люба, Люба.
С утра — небольшая справочная работа. Мое отсутствие весь день (Ольгино). Письмо от мамы от 27 июня. Письмо маме.
«Восстание усмирено». А именно: ночью пришла Дельмас; и вдруг где-то на Неве или на Васильевском острове затрещали пулеметы, залпы, выстрелы, долго. Люди выбежали на улицу, кучки на углах.
Дельмас принесла слух, что Терещенко тоже ушел. Сырая, душная ночь.
