Разговор с председателем о стенограммном деле и представление моей работы, которую он принял, сделает свои отметки, и переписанные части пойдут к Керенскому.
Купанье. Без меня звонил Пяст.
Утром — письмо от Струве (замечательные слова о Горьком).
К ночи — сильнейшее возбуждение после купанья и всего дня.
Я принес из дворца — 1) записку (по заказу его величества) с выпиской, между прочим, моих стихов («Грешить бесстыдно…»); 2) десять фотографий Чрезвычайной следственной комиссии.
Люба получила для пробы работу над Виссарионовым II!
Большой разговор с Пястом по телефону.
«Русская свобода» № 12/13, в котором опять цитируется «Грешить бесстыдно, непробудно…».
Письмо от мамы — очень нервное и больное. Бедная мама.
Вчера выяснилось, что когда Тарле сказал, что хочет со мной работать над Протопоповым, Иосиф Витальевич Домбровский, председатель, решительно сказал, чтобы я писал один.
Между двух снов:
— Спасайте, спасайте!
— Что спасать?
— «Россию», «Родину», «Отечество», не знаю, что и как назвать, чтобы не стало больно и горько и стыдно перед бедными, озлобленными, темными, обиженными!
Но — спасайте! Желто-бурые клубы дыма уже подходят к деревням, широкими полосами вспыхивают кусты и травы, а дождя бог не посылает, и хлеба нет, и то, что есть, сгорит.
Такие же желто-бурые клубы, за которыми — тление и горение (как под Парголовым и Шуваловым, отчего по ночам весь город всегда окутан гарью), стелются в миллионах душ, — пламя вражды, дикости, татарщины, злобы, унижения, забитости, недоверия, мести — то там, то здесь вспыхивает; русский большевизм гуляет, а дождя нет, и бог не посылает его!
Боже, в какой мы страшной зависимости от Твоего хлеба! Мы не боролись с Тобой, наше «древнее благочестие» надолго заслонило от нас промышленный путь; Твой Промысл был для нас больше нашего промысла. Но шли годы, и мы развратились иначе, мы остались безвольными, и вот теперь мы забыли и Твой Промысл, а своего промысла у нас по-прежнему нет, и мы зависим от колосьев, которые Ты можешь смять грозой, истоптать засухой и сжечь. Грозный Лик Твой, такой, как на древней иконе, теперь неумолим перед нами!
И вот
Допрос П. Н. Милюкова — интересный, хотя немного внешний. Хлопоты стенографические и отчетные, утомительные мелочи. Вечером — М. В. Бабенчиков (рекомендованный мне Д. Д. Гриммом), которому я отдал для редактирования стенограмму Веревкина. Сплошь рабочий день.
День крайнего упадка сил. Работаю много, но не интенсивно — от усталости. Телефон с Пястом. Записка маме.
Работа несколько интенсивнее. Купанье. Я наговорил капризных неприятностей милой. Вечером у меня Пяст, которому я отдал для редактирования стенограмму Лодыженского. Пяст читал свои красноуфимские впечатления. Пяст признал сам себя годным при переосвидетельствовании.
Телефон от поручика ***, который опять нелепым голосом своим сулит вернуть свой долг на днях.
Бусинька весь день трудилась над II Виссарионовым.
Бурный день во дворце. Все окончательно злые и нервные, Муравьев всех задергивает. Мирились и ссорились. Муравьев едет на московское совещание (послезавтра — первый день). Слухи о каких-то будущих бомбах с чьих-то аэропланов и о выступлениях, в связи с отъездом всех в Москву. Мы эвакуировали в Москву по одному экземпляру всех (почти) стенограмм.
В хвостах говорят, что послезавтра не будет хлеба (Агния).
У меня страшно взвинченное и нервное состояние, и я не жду добра от ближайших дней. Может быть, все это — одни нервы.
Сегодня начался процесс Сухомлинова; утром боялись, что он будет сорван.
Умер Ф. А. Червинский.
«Биржевка» и «Русская воля» тревожные.
Ночью — телефон от Пяста, который сегодня попал под автомобиль и ушиб ногу. Он прикомандирован к бюро печати — военной цензуре, находящейся в веденье политического отдела военного министерства (новое учреждение, руководимое Степпуном). От стенограмм и он и его дядя отказались.
На улице я встретил очень невеселую Дельмас.
Бабенчиков приносил Веревкина (без меня, так как меня председатель вызвал для разговора о стенограммах).
Письмо от мамы.
Что такое московское совещание? О чем? Если оно не оправдает тех громадных надежд, которые на него возлагаются, это будет большим ударом прежде всего по Временному правительству.
Ночью — опять Дельмас, догнавшая меня на улице. Я ушел.
Работа не очень плодотворная. Купанье. Телефон с Женей, который возьмет стенограммы Лодыженского, вместо отказавшегося Пяста. Ночью… (подпоручик) принес мне долг (400 руб.) и долго рассказывал: если вычесть его хамское происхождение, военные кастовые точки зрения, жульническую натуру, страшную хвастливость, актерский нигилизм, то останется все-таки нечто «ценное», что можно назвать «современностью», неприкаянностью. (А главное — по-своему любит Россию и узнал о ней довольно много.)
Письмо из «Народоправства».
Милая сверила Фредерикса.
Взрыв на ракетном заводе.
Уж очень красивые,
Сегодня — первый день московского совещания (?). Здесь ожидались волнения, но их не было. Не особенно интенсивная работа до 4-х часов дня. Купанье.
Письмо маме.
Ночью — какие-то странные вспышки на небе прямо перед моим окном, далеко. Гроза? Зарницы? Но воздух холодный. Может быть, ракеты? Или — прожектор?
Ночь (на воскресенье) производит впечатление рабочей, городской шум еще не улегся, гудки, горят фонари над заводами. А мерцающие вспышки, желтые, а иногда бледные, охватывающие иногда большую полосу неба, продолжаются, и мне начинает казаться, что за городским гулом я слышу еще какой-то
