защищаешь Ника, Брайони?
Она отвернулась.
— Мне больше нечего сказать, мистер Гудман.
— Ты все еще любишь его?
— Нет.
— А любила.
— Нет.
— В какие же отношения ты хотела бы вступить с мужчиной, Брайони?
Брайони изобразила подобие улыбки.
— Будучи исправившейся экс-охотницей за богатством и разрушительницей браков, которая здорово обожглась? Дайте-ка подумать… Даже не знаю, — устало ответила она. — Послушайте, давайте прервемся?
— Хорошо, — согласился Гудман, — но позвольте мне сказать вот что. Я не люблю никаких излишеств в сексе. Я предпочитаю нормальный секс, приносящий взаимное удовольствие, от которого действительно могут захлопать ставни и разбиться окно, хотя мне не доводилось достигать подобных м-м… высот. — Он лукаво усмехнулся. Брайони закрыла глаза. — Мне бы также хотелось сказать, что я не верю твоим словам, это, возможно, связано с тем, что меня по-прежнему влечет к тебе. А возможно, — неожиданно холодно добавил он, — это связано с тем, что я достаточно хорошо знаю Ника Семпля. Но давай действительно сделаем перерыв в обмене колкостями.
Брайони широко раскрыла глаза и, не сдержавшись, спросила:
— Вы не верите в любовь и брак?
Их взгляды встретились.
— А ты? — спросил он.
— Я… я… забудьте об этом.
— Но почему ты меня спросила?
Брайони не смотрела ему в глаза и чертила что-то пальцем на столе.
— Ну, если хотите, мне кажется, когда знаешь философию, которую человек исповедует, его легче понимать.
— Согласен с тобой, — сухо сказал Гудман. — Вот почему я и пытаюсь добраться до твоей сути. А если тебе интересно — я прожил несколько лет в браке потому, что было двое детей…
— Двое… — Брайони в изумлении уставилась на него.
— Двойняшки. И хотя о браке я не стал бы говорить чересчур категорично… — Грант Гудман замолчал и пожал плечами, а затем сказал: — Это сложный вопрос.
— А какие они, ваши близнецы?
Он задумчиво посмотрел на нее, прежде чем ответить.
— Мальчик и девочка. Им двенадцать.
— Стало быть, теперь, — сказала Брайони, — вы решили утопить свою печаль, меняя женщин как перчатки.
— Нет, — отрывисто бросил Грант Гудман. — Мне бы хотелось прочных, достойных взаимоотношений с женщиной, которую бы это устраивало. Которая также ценила бы свободу, занимаясь своей карьерой и…
— Господь храни ее, если она влюбится в вас, — тихо сказала Брайони. — А что если она мечтает иметь детей? Говорят, об этом мечтает большинство женщин.
— Уж не хочешь ли ты сказать, Брайони, что этот вопрос начинает волновать тебя?
— Нет. Уж если я и пытаюсь вам что-то сказать, так это… знаете кто, я думаю, подойдет вам лучше всего, мистер Гудман? Разведенная женщина с собственными детьми и сходными разочарованиями. Другими словами, не думаю, что наши 'сокрушенные' иллюзии сочетаются.
— Так, значит, ты по-прежнему веришь в любовь и романтику, Брайони? Это удивляет меня. — Грант Гудман приподнял бровь.
— Вам никогда не говорили, что вы невероятно самоуверенны? — тихо спросила Брайони.
Он поморщился.
— Ну вот, опять. Переходим к ударам? Если это так, пора сделать перерыв.
Брайони хотела было что-то сказать, но тут раздался стук в дверь.
Это была Линда, вид у нее был встревоженный.
— Извините за беспокойство, но Рейнолдсы убеждены, что у них пропал сын.
Брайони и Грант Гудман уставились на нее.
— Пропал? Как? — спросил Грант Гудман.
— Ушел на прогулку около двух часов назад, пообещав, что не пойдет далеко, и теперь родители убеждены, что сын свалился в ущелье.
— На прогулку? В такую погоду! Сколько ему лет? — спросила Брайони.
— Шестнадцать. Знаете, это семья, которая приехала сегодня утром из Дарвина.
— Дарвина, — повторила Брайони название города на другом краю Австралии, противоположном по климату. — Он замерзнет. Поднимай Люсьена и Джона, Линда. М-м… попроси их прийти сюда, а также родителей, если вы не возражаете, мистер Гудман, — добавила она небрежно. — Ни к чему без необходимости тревожить людей.
— Не возражаю. Пожалуйста.
Спустя полчаса Брайони сказала:
— Вам не стоило идти со мной. — На ней были желтые непромокаемые брюки и такая же шляпа, с которой стекали капли назойливого непрекращающегося дождя. Видимость была ограничена из-за тумана. Стволы деревьев были черны, и ни одна уважающая себя птаха не щебетала. Под ногами хлюпало.
— Я бы этого не сказал, — ответил Грант Гудман. — Если бы и ты потерялась, было бы вдвойне плохо.
— Я знаю эту тропу как свои пять пальцев, — парировала Брайони.
— К тому же, — невозмутимо продолжал он, — если парень вывихнул лодыжку или сломал ногу, одна ты вряд ли сможешь ему помочь.
Брайони поджала губы, а затем сложила руки рупором и прокричала:
— Роберт! Ты где? — ответа не последовало. — Пристрелить таких родителей мало за то, что отпустили парня одного в такую погоду в одном плаще!
— Согласен, но ничего уже не изменишь, так что давай лучше сосредоточимся на поисках.
Брайони бросила на Гудмана сердитый взгляд.
— Почему вы всегда будите во мне все худшее? — процедила она сквозь зубы.
— Я, возможно, тут ни при чем, — ответил он. — Что если это — хорошо известный синдром, когда папа ругает маму, мама ругает детей, а те бьют кота?
— Вы, вероятно, правы, только интересно, сознают ли мужчины, как часто они начинают подобную цепочку? Ро-берт!
Они взбирались по тропе уже полчаса.
— Господи, может, Люсьену с Джоном повезет больше, — в волнении сказала Брайони.
— М-м… Я рад, что ты оповестила спасательную станцию. Чем больше людей заняты поисками, тем лучше. Подожди, — сказал Грант Гудман и напряженно прислушался.
Прошла минута, прежде чем и она услышала приглушенный крик о помощи, который шел из расщелины справа от них.
— Это он. Держись, Роберт! — закричала Брайони. — Мы идем!
Однако прошло еще добрых двадцать минут, прежде чем им удалось спуститься в расщелину, где испуганный парень был зажат между валуном и деревом, его била дрожь.
— Я заблудился и упал, — поспешно заговорил он, — но, думаю, могу идти, если мне кто-нибудь поможет. Что-то случилось с подколенным суставом, ничего страшного; я знаю это, потому что такое со мной уже бывало, когда я играл в футбол, но я себя так глупо чувствую и потом я ужасно замерз!
