диаметру фюзеляжа, потом был пляж метров 20 и завершался он железобетонным волнорезом. Если не взлетишь — шансов выжить нет никаких.
Батуми находятся на самой границе с Турцией. Летишь туда, слева горы, а справа граница. Ещё не было серьёзных проблем с Абхазией, поэтому мы летали над морем, мимо Сухуми. Кстати, хороший город.
Санчасть там вообще была уникальной. Перед вылетом приходишь к доктору, а он такой пожилой и спрашивает:
— Пиль?
— Нет, конечно.
— Совсем не пиль?
— Выпэй тогда стакан этого сухого домашнего вина и лэти с Богом!
Кстати, отдыхая в 82-ом в Батуми, хлебосольный хозяин не пустил меня в море, пока я не выпил с ним стаканов 10 того домашнего вина! Нормально, только желудок был переполнен.
В общем, даже когда не было электричества, и привод не работал, по локатору найти место полосы не составляло большого труда. Заход на посадку, как и большинстве Черноморских аэропортов был со стороны моря. А взлёт всегда в сторону моря. Кому не нравилось, тот оставался в горах. Без самолёта, но в обломках. Никого эта перспектива не устраивала.
Хуже когда были грозы. Как я уже говорил, слева горы, справа граница, но везде грозы. Причём, как назло, в основном по курсу. Что как обошли, но в горы не ушли и Госграницу не нарушили.
Александру Алексеевичу и Игорьку ещё хуже. У них локатора нет и куда я их везу, они не знают.
Но я всё им говорил, чтобы им не так грустно было. В общем, всё уже позади, уже даже ливневая стена сзади осталась и мы уже выпустили колёса и идём в глиссаде. Даже дали электричество и у нас всё заработало, но мой опыт говорил всегда:
“Никогда не расслабляйся!“
То ли Игорь, то ли Александр Алексеевич заметил коров на полосе и я приготовился к возвращению в тот ад. Но коров успели убрать и мы сели.
Я когда-то смеялся, был приказ, когда где-то на Дальнем Востоке Ил-62 на пробеге столкнулся с коровой.
MV / 2 — помните? Это кинетическая энергия. Что это такое? Я в детстве скатывался на велосипеде с моста. Разогнался так, что каждая трещинка в асфальте отдавалась в руле, это уже была скорость 60–70 километров в час или около 20 метров в секунду, а в этот момент, какая-то муха перелетала через дорогу и попала мне в лоб. Я чуть с велосипеда не слетел.
Это кинетическая энергия мухи перешла в потенциальную энергию.
А если корова, что может быть? Корова, она ведь всегда тяжелее мухи, а скорость у нас на посадке 260–280 километров в час или около 70 метров в секунду!
Начался ливень и мне было хорошо. Употел я малость. Поднимаюсь на вышку, чтобы сдать портфель с очень секретной документацией. А там диспетчеры сидят и пытаются руководить посадкой Як-40, вылетевшего от куда-то из Армении.
— Гроза, ливень отправляйте его на запасной. — Говорю.
— А этот Армэнин, пуст попробует! Может сядэт!
Ещё хуже всего, хуже гроз и гор был наш штурман эскадрильи. О нём я только скажу, что за 24 года моих полётов я никогда не встречал человека из авиации хуже, чем он, и мнения такого же придерживались АБСОЛЮТНО ВСЕ! Но он летает, и штурманом он был хорошим, и я если не смогу обойтись без его упоминания, то буду его называть просто “Х”.
По-разному, в основном хорошо, относились ко мне все. Были случаи, когда мы не могли сработаться, может я, а может и он, казалось, не был достаточно хорошим профессионалом, были случаи обыкновенного не совмещения характеров, но ПОДЛЕЦОВ я не встречал, среди моих БРАТЬЕВ.
Как-то мы сидим в Батуми. Уже лететь, наш механик Володя уже и самолёт заправил, мы с Игорем задание подписали и решение на вылет приняли и наши безбилетные пассажиры томятся от жары в переднем багажнике, а Командира нет. Отбиваемся от перевозок. Говорят, что всего-то этот тюк весит 20 килограмм, но я эти 20 килограмм даже от земли оторвать не могу. Жара под 30, но ветерок гнёт пальмы к морю. Нам можно взлетать с попутным ветром 5 метров в секунду. 5 метров, это, когда листья на деревьях шевелятся, но когда деревья гнутся устойчиво в одну сторону, то это явно больше 5!
Я запрашиваю диспетчера о ветре.
— А сколько тэбэ нужно?
— Сколько есть всё моё!
— Нэ устойчивый пят мэтров!
Наконец, появляется Павлов. В окружении ещё 2 друзей. Ведут. Похоже, сил не рассчитал. Как взлетать? Я почувствовал приступ гипертонии, я просто уверен. Так плохо, как с очень сильного похмелья.
Увидевшие это, наши “зайцы“ молча смотрели на эту страшную картину. Наконец, один “заяц” сказал:
— А я, пожалуй, поеду на другом самолёте — и покинул его!
— Может, пусть летит в багажнике? — но Павлов уже уселся в своё кресло.
— Шура, только ты ничего здесь не трогай, не мешай мальчикам взлететь — молил Вова.
Мы уже запустились и выруливали. Вся надежда только на Игоря. Только бы взлететь! Самолёт начал катится. Скорость росла плохо. Уже половина длины полосы, а у нас только 200.
— Хоть бы этот чёртов ветер стих!
Полоса уже кончалась, но скорость всё-таки достигла 270, и Игорёша поддёрнул самолёт и забор пронёсся близко, слишком близко от нас, потом над самыми волнами, но скорость росла и наконец, набор. И вот уже чистое крыло и только стучит в висках…
К Киеву Александр Алексеевич оклемался. Но на заходе грозы. С Севера не пробиться.
Разворачиваемся и пробуем с Юга. Получилось. Мы уже катимся по полосе.
Следующая посадка в Питере, всё уже хорошо, но грозы по курсу взлёта меня совсем не радуют.
На взлёте пришлось покрутиться, но все грозы успешно преодолены и вот сейчас должно быть ясное небо и это ясное и чистое небо появилось всё равно внезапно. Просто мы летели в серой мгле, нас слегка потряхивало, и в наушниках стоял треск и в одну секунду, вдруг картина поменялась!
Синее небо с ослепительным солнцем и эти грозы уже сзади и этот выход к чистому небу был сопровождён хлопком — статика накопилась. Всё работает нормально, полёт продолжается. Сели в Пулково нормально и Александр Алексеевич в полном порядке, но статика разбила нашу посадочную фару. Хлопот не оберёшься, но спасибо Вове, он ту фару быстро поменял и дело, которое произошло не по нашей вине, закрыто.
Что будем делать с Командиром? Впервые такое! Посчитали, что произошёл несчастный случай, и решили не говорить об этом более. Домой!
Мы с Людой привыкли к полной свободе и анархии творчества, поэтому жили отдельно от родителей в маленькой коммунальной квартире с одной единственной соседкой и её сыном — ровесником нашей Оли. Соседка была тоже нашей ровесницей и ещё она была работницей метрополитена. Через год она вышла замуж за машиниста метрополитена и у нас были дружеские отношения. Ко мне часто приезжали друзья из Архангельска, но она никогда не высказывала своего недовольства и, бывало, даже оставляла свою комнату.
В начале ноября, 4-го числа, еду я на вылет в Херсон. Пересаживаюсь на Невском и вдруг меня за рукав какая-то женщина трогает.
— На английском говорите? — спрашивает.
— Говорю-говорю.
Познакомились в поезде, так как по пути было ехать. Она оказалась американкой и я про неё ещё расскажу.
