Одним из главных пунктов сопротивления стала Сицилия в период ее подчинения инквизиционному трибуналу королевства Арагон. Здесь, в Палермо, отгороженном от всего мира огромным заливом и горами с остроконечными вершинами, возвышающимися за гаванью, на аутодафе в период с июня 1511 г. по январь 1516 г. погибло более семидесяти человек[219]. Только в течение одного 1513 г. сожгли тридцать пять заключенных. Сицилийский парламент протестовал против расследований инквизиции, заявляя: «Людей, которые тщетно кричали, что они не виновны ни в чем, что признали свою вину (которой вообще не было) под пытками, вели на расправу»[220]. Атмосфера в тот год настолько накалилась, что когда неуравновешенный человек Батиста Риццо вырвал из рук священника Тело Христово на Пасху в городе Катания, толпа сожгла богохульника заживо[221].
Сопротивление дошло до апогея, когда в 1516 г. стало известно о смерти Фердинанда. На улицах Палермо стали собираться толпы народа. Вице-король Арагона бежал почти за 200 миль по острову в Мессину, чтобы остаться в живых. Толпа перевела свое внимание на инквизицию, которая находилась во дворце вице-короля в Палермо. В течение трех дней люди осаждали дворец, пока инквизитор Сервера не бежал со Святыми Дарами в руках.
Можно лишь задать себе вопрос, как инквизитор, призванный исполнять волю Божью, объяснял себе эти события? Суд Божий? Триумф дьявола? Сервера бросился к берегу и спасся на корабле в огромном заливе. Толпа разграбила весь дворец, сожгла архив инквизиции, освободила заключенных и утащила даже окна и двери[222].
Такая месть вызывает особое удивление. Ведь в Арагоне и на Сицилии инквизиторы были и раньше, они действовали по старым средневековым канонам. Цепочка мятежей от Сицилии до Теруэля и Сарагосы подчеркивала то обстоятельство, что это учреждение стало принципиально новой инквизицией. Раньше не практиковалась конфискация имущества, а секретность гарантировали свидетелям только в тех случаях, когда существовала угроза для их жизни[223].
Но, возможно, самое важное во всех жалобах и восстаниях заключалось в том, что ни на Арагон, ни на Сицилию не оказали никакого влияния гражданские войны в Кастилии. Поэтому не имелось необходимости в институте сыска или в козле отпущения, хотя здесь было такое же огромное количество конверсос, как в Кастилии. Именно это более всего указывает, что религиозное обоснование учреждения новой инквизиции оказалось обманом и пропагандистскими выдумками [224].
Сопротивление Арагона и папского престола новой испанской инквизиции дает основание полагать: все, кто жили в условиях старой инквизиции, почувствовали — в период правления католических королей увеличение инквизиторской власти сопровождалось произволом и жестокостью. Люди не доверяли мотивации, сформулированной монархами, из-за жестокости королей. Даже в том случае, если мы будем рассматривать инквизицию по стандартам того времени, то обнаружим, что к ней относились непочтительно.
Но следует задать действительно важный вопрос: каким образом можно было избежать этого? Как следовало предотвратить фракционность и страшную ненависть, насаждение своего рода расовых преследований?[225]
Разумеется, если Кастилию не раздирали бы конфликты, то можно было бы избежать такой реальности и новой инквизиции. Эти конфликты отчасти стали поиском национальной самобытности Испании. С лингвистической и культурной точек зрения это произошло здесь раньше, чем в других странах Европы[226].
Фракционность стала отчасти результатом правления слабых королей. Но она возникла и в результате захвата власти могущественными группами, объединившимися по интересам и пытавшимися улучшить свое материальное положение. Эти люди не понимали, к каким сокрушительным последствиям может привести то, что они сделали врага из конверсос, изображая их в самом черном свете.
На цокольном этаже знаменитого музея Прадо в Мадриде, около зала, где мрачные творения Иеронима Босха и Питера Брейгеля-старшего пытаются намекнуть на некоторые из самых темных сторон человеческой натуры, есть галерея, посвященная работам Педро де Берругете. Берругете, возможно, был самым выдающимся художником Испании во времена правления католических королей. Одно из живописных полотен, экспонируемых в этой галерее, закончено около 1495 г. Оно называется «Аутодафе».
На картине «Аутодафе» Берругете изображен святой Доминик, который руководит казнью еретиков- альбигойцев в XIII веке. Альбигойцы оказались первыми целями средневековой инквизиции на юге Франции. Святой изображен вполне доброжелательным, но неизгладимое впечатление производит атмосфера спокойствия и справедливости, царящая среди прелатов, окружающих его. Прелаты, вельможи и монахи просто наблюдают за маленькими людьми ниже них, которых ведут на костер. Один из монахов даже уснул, лицо его раскраснелось от послеобеденного безразличия. Между тем языки пламени уже лижут двоих альбигойцев. Остальных уже скоро приведут, чтобы присоединить к ним.
Я посещал Прадо в перерывах между работой в архивах инквизиции. И непременно приходил в эту галерею, чтобы взглянуть на картину. Всякий раз меня поражало спокойствие, настоящее безразличие прелатов и вельмож к судьбам осужденных.
Общество всегда лишает всего человеческого группы, выбранные для жертвоприношения подобно козе, предложенной Богом Аврааму в качестве замены жертвоприношения сына Исаака. Страдания жертв — не причина для беспокойства. Есть основания полагать, что Берругете удалось великолепно отобразить на картине отношение многих своих современников к судьбе конверсос[227] .
Одна из деталей этого полотна относится к осужденным людям у столба. Снизу у них из-под гениталий торчат металлические стержни. Эти стержни скошены на конце, словно обрезаны. С помощью такой косвенной ссылки на конверсос, тайно исповедующих иудаизм, Берругете, несомненно, хотел в своем изображении прошлого поднять важные моральные вопросы настоящего. Даже в наши дни картина рассказывает нам о характере преследования и о тех силах, которые могут спровоцировать его. А эти силы бурлят даже в самых богатых и самых упорядоченных обществах[228] .
Глава 2
Костры распространяются
«…Опасаясь наказания, которое заслужил за свои ереси, он решил попытаться покончить с собой, не дожидаясь, пока Справедливость выполнит свои законные обязательства в его отношении…»
В 1474 г. на португальский берег около Сетубала, недалеко от Лиссабона, выбросился и погиб кит. Считалось, что чудовище из морских глубин нападало на людей и пожирало рыбаков вдоль побережья. Когда кит лежал на песках, португальский раввин провозгласил: это Левиафан из Ветхого Завета. Близится приход Мессии[229]. Это время, как и в Испании, стало для страны эпохой предзнаменований. Приближалось великая борьба.
Но катаклизм был еще впереди. Даже когда языки пламени лизали подступы к Севилье, Сьюдад- Реалю и Сарагосе, в Португалии все казалось спокойным. В 1481 г. умер старый король Афонсу V, его место занял Жуан II, а в 1490 г. его сменил сын Жуана кронпринц Афонсу, помолвленный с принцессой Испании Изабеллой. Продолжалась определение планов альянса, времени заключения союза и достижения взаимных интересов.
Город Эвора, расположенный менее чем в сорока милях от границы Португалии с Испанией, выбрали для празднования королевской свадьбы Афонсу и Изабеллы. В дни перед прибытием испанской принцессы во дворцах состоялись танцы. Из домов аристократов на извилистые улицы ниже римского акведука выходили целыми группами. Актеры подготовили фарсы. Культура проявила свой анимализм в бое быков. Королевский
