— И кто говорит, что это серьезно? — сказал управляющий.
— Слухи такие ходят, — сказал бармен.
— И где он? — сказал управляющий. — Дома или.
— Сифон у твоего Патрика! — закричал Мерсье. — Ты прикончить меня желаешь?
— Проводи джентльменов наверх, — сказал управляющий, — прими заказ и сразу назад.
— Шестой? — сказал бармен.
— Или седьмой, — сказал управляющий. — Какой джентльмены пожелают.
Он смотрел, как они уходят. Он налил себе стакан и выпил его залпом.
— А, м-р Грэйвс, — сказал он, — выпьете что-нибудь[24]?
— Милая парочка, — сказал м-р Грэйвс.
— О, это ничего, — сказал управляющий, — я к такому привык.
— И где же, позвольте узнать, вы к такому привыкли? — сказал м-р Грэйвс густым басом начинающего сельского патриарха. — Клянусь, не у нас.
— Где привык? — сказал управляющий. Он закрыл глаза, чтобы отчетливее увидеть то, что, вопреки всему, до сих пор еще было ему немного дорого. У моих хозяев, — сказал он.
— Рад слышать это от вас, — сказал м-р Грэйвс. — Желаю вам всего наилучшего.
Управляющий ответил тем же.
Его усталый взгляд блуждал по залу, где почтенная деревенщина уже готовилась расходиться. М- р Грэйвс подал знак, и они не замедлят последовать столь значительному примеру.
Вернулся бармен.
М-р Гаст[25] ответил не сразу, сосредоточенный на том, как все это исчезало, уступая в его открытых глазах место маленькой серой средневековой площади, где безмолвные тени, закутанные до самых глаз, медленно и тяжело брели в глубоком снегу.
— Они взяли оба, — сказал бармен.
М-р Гаст повернулся к нему.
— Они взяли оба, — сказал бармен.
М-р Гаст повернулся к нему.
— Расплатились? — сказал м-р Гаст.
Да, — сказал бармен.
— Остальное значения не имеет, — сказал м-р Гаст.
— Мне совсем не нравится их вид, — сказал бармен, — особенно длинный шланг с бородой. Против маленького толстого я бы ничего не имел.
— Это не твое дело, — сказал м-р Гаст.
Он отошел и встал в дверях, чтобы вежливо прощаться со своими посетителями, чей уход, в полном составе, был уже очевидно близок. Большинство их забиралось в старенькие, на высокой подвеске форды, некоторые разбредались по деревне в поисках каких-нибудь сделок. Другие еще толпились, толкуя, под дождем, который, казалось, не беспокоил их вовсе. Возможно, кто знает, им было настолько приятно, из соображений профессиональных, видеть — идет дождь, что и ощущать было приятно — идет дождь и промочил их насквозь. Скоро каждый отправится своим путем, они рассеются по грязным проселкам, уже сумрачным в последних лучах скупого дня. Каждый спешит в свое маленькое царство, к своей заждавшейся жене, своей скотине в уютном стойле, своим собакам, прислушивающимся, не идет ли их повелитель.
М-р Гаст вернулся в зал.
— Ты их обслужил? — сказал он.
— Да, — сказал бармен.
— Они больше ничего не сказали? — сказал м-р Гаст.
— Только не беспокоить, — сказал бармен.
— Где Патрик? — сказал м-р Гаст. — Дома или в больнице?
— Думаю, дома, — сказал бармен, — но ручаться не могу.
— Ты слишком многого не знаешь, — сказал м-р Гаст.
— Я сосредоточен на своей работе, — сказал бармен. Он не сводил с м-ра Гаста глаз. На моих обязанностях и правах, — сказал он.
— Лучшего ответа и не придумать, — сказал м-р Гаст. — Так достигают величия. — Он двинулся к двери. — Если меня спросят, — сказал он, — я вышел, ненадолго.
Он действительно вышел и действительно ненадолго.
— Умер, — сказал он.
Бармен спешно вытер руки и перекрестился.
— Последние его слова, — сказал м-р Гаст, — перед тем, как он испустил дух, были неразборчивы. Другое дело вторые от конца, перл в своем роде, вот эти: Пива, ради Христа, кружечку пива!
— Так чем он был болен? — сказал бармен.
— За сколько дней ему причиталось? — сказал бармен.
— Он получал в субботу, вместе со всеми, — сказал бармен.
— Всего-то, — сказал м-р Гаст. — Я пошлю венок.
— Парень был, каких мало, — сказал бармен.
М-р Гаст пожал плечами.
— Где Тереза? — сказал он. — Только не говори мне, что ее тоже прихватило. Тереза! — закричал он.
— В туалете, — сказал бармен.
— От тебя ничто не ускользает, — сказал м-р Гаст.
— Иду! — закричала Тереза.
Появилась грудастая служанка, под мышкой большой поднос и тряпка в руках.
— Посмотри на этот свинарник, — сказал м-р Гаст.
В зал вошел человек. На нем были кепка, полушинель, вся в погончиках, клапанах, карманах и кожаных пуговицах, бриджи для верховой езды и альпинистские ботинки. Его все еще дюжая спина сгибалась под тяжестью рюкзака, набитого до такой степени, что едва не лопались швы, а в руке он держал огромную палку. Он пересек зал пошатываясь и шумно волоча подбитые гвоздями подошвы.
Некоторых лучше описывать сразу же, без проволочек, — таких, кто способен исчезнуть и никогда больше не возникнуть.
— Мой паркет, — сказал м-р Гаст.
— Воды, — сказал м-р Конэйр[26] (имя безотлагательно).
М-р Гаст не пошевелился, бармен тоже. Пошевелись м-р Гаст, пошевелился бы, без сомнения, и бармен. Но м-р Гаст не пошевелился сам и бармена не пошевелил.
— Сперва воды, — сказал м-р Конэйр, — затем море выпивки. Благодарю. Повторить. Благодарю. Достаточно.
Он сбросил рюкзак, судорожно искривив плечи и поясницу.
— Джин, — сказал он.
Он снял кепку и яростно помахал ею во все стороны. Затем поместил ее обратно на свою сияющую вершину.
— Перед вами, джентльмены, — сказал он, — человек. Мужчина. Используйте этот факт наилучшим для себя образом. Я притопал сюда пешком из самой сердцевины столичной газовой камеры, без отдыха и остановок, за исключением двух раз, чтобы… Он огляделся, заметил Терезу (уже замеченную, но теперь демонстративно), перегнулся через стойку и закончил фразу шепотом. Он переводил взгляд с м-ра Гаста на Джорджа (так теперь называется бармен), с Джорджа на м-ра Гаста, словно удостоверялся, произвели ли его слова нужное действие. Затем, выпрямившись, он звучно провозгласил: — Понемногу и часто, часто и понемногу, и осторожно, осторожно, вот я до чего дошел. Он с вожделением посмотрел на Терезу и разразился скрипучим смехом. Где у вас удобства? — сказал он, и добавил: — Удобства! Называть это удобством!
М-р Гаст описал путь, ведущий к ним.
— Какие сложности, — сказал м-р Конэйр. — Всегда одна и та же гнусная благовоспитанная скрытность. Во Франкфурте, когда сходишь с поезда, что видишь в первую очередь, гигантскими горящими
