Мерсье и Камье

же убогого, глупого и местечково-провинциального, как и современный русский патриотизм, но также обуревавшего все без исключения социальные слои Ирландии. Националистическая тема важна для Джойса — для Беккета все темы одинаково не- важны, кроме одной.

Любопытно, что вместе с тем в Ирландии, по крайней мере в отдельных местах, сохранялся и консервировался английский язык — так что порой становился диковинным, и в чем-то образцовым для самих англичан. У Джойса в «Портрете художника в юности» Стивен Дедал обсуждает со священником- иезуитом английское слово tundish, обозначающее всего лишь воронку для наливания жидкостей, и совершенно иезуиту-англичанину — как и англичанину современному — неизвестное. Надо полагать, не случайное совпадение, что тот же самый лексический раритет мелькнет чуть позже и в тексте «Мерсье и Камье».

9

Общее место мировой Беккетианы — акцент на том, что Беккет от произведения к произведению движется как бы путем последовательных отказов. Мы находим в его текстах все меньше конкретных предметов, все меньше движения и пространства, все меньше не связанных с речью особенных черт персонажей, — и, наконец, как известно, останется один-единственный рот на сцене, выговаривающий слова. Но интересно, что и первичный набор вещей и ситуаций, от которых Беккет будет далее последовательно избавляться, очень ограничен и легко поддается исчислению. Велосипед, инвалидное кресло на колесах (в нашем романе, правда, его нет), зонт, встреча с полицейским, никогда не оканчивающаяся арестом, сбивший человека автомобиль, смотрение за воду — это все кочует по пьесам и романам Беккета будто бы намерено для того, чтобы поактивнее истираться, тускнеть, быстрее развоплотиться.

«'Мерсье и Камье' — книга о добровольном изгнании, почти таком же, какое избрал для себя и сам Беккет. В то же время роман может быть прочитан как одиссея Беккета и других молодых ирландцев, которые уезжали в тридцатые годы в Париж (неожиданный новый выход на Сарсфилда — М. Б.), надеясь добиться такого же успеха, как их старший соотечественник Джеймс Джойс. Можно здесь усмотреть также изображение двух аспектов личности Беккета. До того, как Беккетт покинул Дублин, его легко можно было узнать на городских улицах по бесформенному, грязному плащу, на много размеров большему, чем необходимо. Ему досаждала возобновляющаяся идиосинкразическая киста (? — М. Б.). После того, как он разбил свою собственную машину, у него были постоянные проблемы с велосипедом. Как-то, будучи пьяным, он потерял свою любимую шляпу, которую долго потом оплакивал.» (Дейрдре Бэр. «Пока ожидается Годо»)

Кстати, велосипеды — практически действующие лица в весьма резонирующем с беккетовскими текстами романе другого ирландца (и такого же оптимиста) Флэнна О'Брайена «Третий полицейский».

10

Столь существенная для Беккета «запрограммированность» его героев на неудачу, провал, гибель — любых начинаний, всей жизни, — в середине семидесятых годов двадцатого века станет характернейшей чертой новой, сперва субкультурной, эстетики. Посему мерещится такой заголовок статьи где-нибудь в «Литературном обозрении Supernova»: «Сэмюэл Беккет — последний модернист или первый панк?».

11

Здесь: губительный, смертельный удар, т. е. удар, которым добивают раненого человека или животное (фр).

12

По английски все обстоит куда проще, построено на всемирно популярном глаголе to fuck и грамотно образованном от него окказионализме all-unfuckable, что буквально означает «никоим образом этому самому процессу не поддающийся». Причем нельзя забывать, что и во время написания романа в сороковые, и во время создания Беккетом английской версии в семидесятые слово fuck было еще далеко не настолько легитимным, насколько стало сегодня с легкой руки американского кинематографа и некоторых жанров современной музыки. Значит, всплывает неоригинальная проблема соотношения нерусской и русской бранной речи. У нас и в английском языке слишком разное эмоциональное, ассоциативное, ироническое и проч. наполнение такого рода терминов. Да и вообще, по моему глубокому убеждению, русская бумага плохо держит матерное слово, если только оно не берет массой, либо же ему не готовится долго и заботливо соответствующий контекст. И если по-английски введение «низовой» лексической единицы нагнетает пар, то по-русски, скорее, наоборот, выпускает… Предложенный здесь довольно тяжеловесный вариант — тоже, конечно, не шедевр, выбирался с учетом этих и прочих смежных причин.

13

См. также дальше — «киддерминстер». Не исключено, что в Ирландии, в Англии знание разных стилей ковроплетения и разновидностей ковров является частью широкой бытовой культуры — но русскому уху эти названия вообще ничего не говорят, если вы, конечно, не изучаете проблему специально. Переводчик не берется судить, обладают ли Мерсье и Камье какими-либо реальными познаниями в ковровом вопросе, либо просто сыплют терминами как попало, к каковому способу общения будут изредка прибегать впредь. Если судить по статьям неспециализированного, общеязыкового словаря, «мокет» и «киддерминстер» — не одно и то же.

14

Другое общее место Беккетианы: в свое время Беккету понадобился французский язык именно как чужой язык — чтобы выговорить на нем вещи, в некотором роде настолько простые и настолько просто, как это невозможно на языке родном, по причине определенной перегруженности оного смысловыми обертонами и коннотациями.

«Преодоление беспомощного языка — тема и метод Беккета. Но его англо-французское двуязычие — не предельно усложняемая самому себе набоковская борьба за господство над языком, то есть над собой (и языковое господство над читателем), а, напротив, аскетический отказ от любой предвзятой манеры, любой речевой маски. 'Так мне легче писать без стиля', — говорил Беккет о своем французском, стремясь, как он объяснял в 60-е годы Мишелю Лейрису, 'притупить язык'.» (Борис Дубин, «Сэмюэл Беккет»)