все и стою. А у одного из тех, что там были, в руках были… вот такие две тарелочки, так что они щелкнули. Потом тот, что со мной въехал, повернул меня боком, поднял мне руки вверх, а тот снова щелкнул. И так делали со всех четырех сторон. А потом показывают, чтобы я одевался. А когда я уже оделся, то они показывают, что можно идти. Подошел я к двери, и мне как-то неудобно стало так просто уйти… и шапка у меня была на голове… так я в дверях еще повернулся, снял шапку и говорю 'До свидания' (в этом месте рассказа следует глубокий поклон). А они тоже все так поклонились и улыбнулись.
— А кто с вами съехал вниз?
— Никто. Стал я на ту площадку и сам съехал — фьють! — и уже был внизу. Подошел к телеге, оглянулся. Они стояли там в дверях вверху и смотрели на меня. Я сел на телегу, стегнул коня, он боялся этого автобуса… обогнул его слева, аж возле деревьев, и пошел…
— Вы приехали домой, что дальше?
— Въехал и говорю жене: 'Где сыновья? Пусть сбегают в лес, увидят там таких уродцев странных зелененьких…'
Реакция польской общественности, как и следовало ожидать, получилась различной. В польской печати (см. ж-л. «ГТД» № 13 за 1979 г.) высказывались и энтузиасты и скептики. Среди последних, увы, оказался и Станислав Лем. Вот его, блещущее сомнительными остротами интервью:
'Мы хотим во всем быть первыми. Не можем удовлетвориться чем-то третьестепенным, как, например, посмотреть издалека на летающую тарелку. Нам сразу подавай встречу третьего рода. Уфологи ездят по Польше, разыскивая по хатам крестьян, которых спрашивают: 'Расскажи, как все было'.
'Светилось, пан, светилось'.
Разве это не великолепно? Позже приходит кто-нибудь, вроде меня, и начинает портить впечатление, высмеивать, утверждать, что ничего не было. Однако я не сажусь сразу за пишущую машинку, чтобы написать уничтожающую и высмеивающую статью, нет! Прежде всего потому, что я убедился в справедливости сказанных кем-то слов: 'Есть две вещи, которые потрясают: бесконечность неба и бесконечность человеческой глупости. Причем, утверждаю, что вторая бесконечность намного больше'.
Как все это характерно для всех отрицателей! Сколько тут самодовольного снобизма и, увы, 'человеческой глупости'! Ведь даже Канта с его известным афоризмом перепутал и исказил известный фантаст. Напомним читателю, что Канта поражали две вещи: 'звездное небо над моей головой и нравственный закон во мне'. Как часто мы нарушаем этот закон в пылу газетной полемики!
Другой скептик, журналист Конрад Туровский опубликовал «зубодробительную», по его мнению, статью о «вероятном» рассказе 71-летнего Яна Вольского. На это последовало следующее письмо Збигнева Вольнара в газету «Одглосы» (3 сентября 1978 г.):
'В № 33 «Одглосов» Конрад Туровский опубликовал репортаж 'Марсиане в Эмильцине'. Поскольку в нем он упомянул мое имя, я хотел бы заявить следующее:
Все журналисты, которые до настоящего времени написали несколько десятков статей и заметок на тему эмильцинского инцидента, не знают 90 % фактов, полученных в процессе расследования. Единственное, что они сделали, — это выслушали рассказ крестьянина, да щелкнули несколько снимков, а это не дает им основания для суждения. Недостаток данных вызывает бесплодные спекуляции и домыслы, опирающиеся на так называемый здравый смысл (это не является научным методом) и общее мировоззрение автора. Создается впечатление, что все упомянутые статьи являются переливанием из пустого в порожнее вследствие недостатка информации. Полемизировать с ними не следует и особенно мало с чем можно спорить. Но нужно, однако, исправить ошибки, которых не избежал даже такой солидный собиратель фактов, как редактор К. Туровский.
Он пишет: 'Луг Вольского, окруженный березами и ольхами, представляет из себя настолько очаровательный уголок, что здесь легко себе вообразить что угодно. Особенно когда пригревает весеннее солнышко, а монотонный шаг кобылки и колыхание телеги навевает дрему…'
Ничего подобного! Все это — фантазия и поэзия. Не было ни пригревающего солнышка, ни монотонного шага кобылки. Инцидент произошел между 7 и 8 часами утра. В 7 часов температура воздуха составляла 7,3 °C, а в 9 часов только 6,6 °C и продолжала снижаться. Наблюдался временами дождь, имелась тенденция к появлению грозовых туч, отмечалась высокая влажность и туман. Было холодно, сыро и неприятно, так что концепция 'пригревающего солнышка' противоречит фактам, имеющимся в распоряжении метеорологического института.
Не было также и монотонного 'шага кобылки'. Кобыла Вольского молодая, неспокойная и норовистая. Плохо слушается ездового и управление ею требует постоянного внимания, а это, как известно, не способствует дремоте. Кроме того, на участке, по которому ехал крестьянин, дороги в обычном значении этого слова нет — там довольно густые заросли, в которые сама кобыла без понуждения не вошла бы, а если бы и вошла, то крестьянин должен был бы проснуться (два существа были замечены им сразу же после того, как он выехал из этой чащи). Следует обратить внимание на то, что лошадь шла по этому пути впервые и, будучи пущенной свободно, не знала бы, куда идти.
За время двухнедельных наблюдений было отмечено, что у крестьянина нет ни малейшей склонности к дреме в течение дня — нет у него ни такой привычки, ни физиологической потребности. Нельзя даже считать, что в предшествовавшую событиям ночь он плохо выспался — ежедневно он поднимается в 4 часа утра, также и в тот день выехал из дома перед пятью. Крестьянин, названный в репортаже «престарелым», отличается хорошим физическим и психическим состоянием здоровья. Нет и никаких оснований подозревать, что он мог спутать сон с явью.
Главный аргумент против гипотезы сна, однако, заключается в другом. Крестьянин описывает не просто странных существ, а не более и не менее, как одного из типов существ из УФО, упоминаемого свидетелями во всем мире. Крестьянин никогда не читал описаний таких существ, и если подобной информации никогда не было в мозгу данной личности, то невозможно, чтобы подобное могло ему просто присниться. С этим согласны психологи: 'Нужно запомнить раз и навсегда, что сколь бы странными и непонятными, таинственными ни казались нам сонные видения, в них содержится только то, что хотя бы раз мы сознательно или бессознательно пережили в состоянии бодрствования. Сонные видения — это не что иное, как частично измененная чувствующим мозгом причудливая смесь обрывков и следов прежних переживаний того, что мы когда-то видели, о чем разговаривали или читали' (Л. Васильев). По этой причине исключено, чтобы кому-нибудь приснилась глубоководная рыба, если этот кто-то этой рыбы никогда не видел и не имеет понятия о ее существовании или облике.
На расстоянии около 750 м от поляны ребенок видел такой же аппарат, который низко летел и появился над подворьем, после чего вдруг свечой взмыл в небо. Автор репортажа, хотя и вспоминает об этом, не делает из этого наблюдения никаких выводов и не сопоставляет его со своей произвольной (ибо она не основывается ни на каких положительных данных) концепцией сонного видения. Далее К. Туровский пишет: 'Нельзя исключить, что кто-то рассказал ему (Вольскому — З. В.), как нужно описывать вид встреченных «уродцев». Хотя бы для того, чтобы в конце концов в Польше произошел первый случай близкой встречи третьего рода и польская уфология заняла подобающее ей место в мире'.
'Подобающее место в мире'! А для чего ей подобное место? Во-первых, 'польская уфология' — такого понятия нет вообще, все, что есть, это уфомания и уфофилия. Во-вторых, если бы даже можно было назвать это уфологией, то никакого места в мире у нее нет, ибо все, что у нас «достигнуто» в изучении НЛО, — это замена американской аббревиатуры «УФО» на польскую аббревиатуру «НЛО». Вероятно, этого, мягко выражаясь, мало, чтобы требовать какого-то места…
Все это, однако, мелочи, поскольку главное подозрение автора репортажа (о том, что кто-то подговорил крестьянина) следует исключить. Лиц, которые в Польше достаточно знакомы с тем, как выглядят существа из УФО, можно пересчитать по пальцам одной руки. К. Туровский, кажется, намекает, что этим лицом мог быть Витольд В. Я знаю Витольда В. дольше и намного лучше, чем редактора Туровского, знаю также и объем знаний пана Витольда В., касающихся УФО. И хотя К. Туровский называет меня 'самым известным в стране знатоком предмета', но он должен удивиться, узнав, что даже я сам о некоторых анатомических деталях строения существ из УФО до знакомства с описанием крестьянина не имел ни малейшего представления. Поэтому представление о том, что Вольский всех сознательно разыгрывает или обманывает, следует отбросить.
