— Бабушка, — сказала я, — не оставляй меня. Как же я буду без тебя?
— И это говорит моя Керенса? Моя Керенса, которая готова бороться с целым миром?
— Вместе с тобой, бабушка, — не в одиночку. Мы всегда были вместе. Ты не можешь оставить меня сейчас.
— Послушай, любушка. На что я тебе? Ты любишь мужчину, и так оно и должно быть. Наступает пора, когда надо покидать гнездо. Птенцы улетают. У тебя сильные крылья, Керенса. Я за тебя не боюсь. Ты взлетела высоко, но взлетишь еще выше. Теперь ты сделаешь все как надо. Перед тобой вся жизнь. Не горюй, родная, я ухожу с радостью. Я буду с моим Педро, ведь говорят, что мы живем и после смерти. Я в это не всегда верила, но сейчас мне хочется верить… и, как многие, я верю, во что мне хочется. Так что не плачь, милая. Я должна уйти, а ты остаться, но я оставляю тебя счастливой. Ты свободна, любушка моя. Тебя ждет мужчина, которому принадлежит твое сердце. И неважно, где ты будешь, покуда вы с ним вместе. Не горюй о бедной старенькой бабушке Би, когда у тебя есть мужчина, которого ты любишь.
— Бабушка, я хочу, чтоб ты жила и была с нами. Я хочу, чтоб ты увидала наших детей. Я не могу тебя потерять… что-то говорит мне, что без тебя уже никогда не будет по-прежнему.
— А ведь было время, когда ты так гордилась и была так счастлива, что стала миссис Сент-Ларнстон… когда у тебя небось и мыслей других не имелось, только б сделаться леди. Что ж, любушка, теперь снова так станет, только не ради дома и не ради того, чтоб стать настоящей леди: это будет ради твоей любви к мужчине — и нет в мире счастья, которое могло бы с этим сравниться. У нас немного уже времени осталось, Керенса, так что надо сказать то, что должно быть сказано. Распусти мне волосы, Керенса.
— Это тебя побеспокоит, бабушка.
— Ничего, распусти, говорю. Я хочу почувствовать их на плечах.
Я подчинилась.
— Они все еще черные. Хотя я в последнее время слишком устала, чтоб за ними ухаживать. И твои должны остаться такими, Керенса. Ты должна оставаться красивой, потому что он любит тебя немного и за это тоже. В домике все так же, как я его оставила, да?
— Да, бабушка, — сказала я, и это было правдой. Когда она переехала жить к Эсси и Джо, то очень волновалась, чтобы все в домике осталось так как было. Сначала она часто ходила туда и по-прежнему готовила там свои снадобья из травок. Позже она стала посылать Эсси принести чего надо или порой просила меня заглянуть туда за этим.
Мне уже не нравилось ходить в наш домик. Я ненавидела свои воспоминания о прежних днях, потому что одним из моих самых сильных желаний было забыть, в какой бедности я жила. Это необходимо, говорила я себе, если хочу успешно исполнять роль важной леди.
— Тогда сходи туда, моя милая, и в уголке комода ты найдешь мои гребень и мантилью, возьми их себе. Там спрятан и рецепт для твоих волос, что поможет сохранить их черными и блестящими до конца твоих дней. Готовить его легко, коли есть нужные травки: посмотри, любушка, — ни единого седого волоска у такой-то старухи, как я! Обещаешь сходить туда, любушка?
— Обещаю.
— И хочу, чтоб ты мне еще кой-чего пообещала, дитятко мое родимое. Не горевать. Помни, чего я говорила. Приходит время листьям падать с деревьев, и я как бедный желтый лист, что вот-вот упадет.
Я зарылась лицом в ее подушку и зарыдала.
Она погладила меня по волосам, и я, словно ребенок, искала у нее утешения.
Но смерть уже была в комнате, она пришла за бабушкой Би, а у нее уже не было сил сопротивляться и не было снадобья от смерти.
В ту же ночь она умерла, и когда на следующее утро я вошла к ней, она выглядела такой умиротворенной, с помолодевшим лицом и аккуратно заплетенными черными косами, как женщина, которая ушла с миром, ибо труд ее завершен.
Ким, с Карлионом и Меллиорой, — вот кто утешил меня после смерти бабушки Би. Они изо всех сил старались развеять мою печаль — и я утешилась, ибо в те дни окончательно поверила, что Ким меня любит; я думала, что он лишь ждет, когда я оправлюсь от удара, нанесенного тем, что обнаружили тело Джонни и смертью бабушки.
Не раз заставала я его и Меллиору за разговорами обо мне, когда они обсуждали, как бы отвлечь меня от всех этих грустных событий. И потому Ким часто устраивал приемы в аббатстве, то и дело приезжал в Дауэр Хауз. Не было такого дня, чтобы мы с ним не увиделись. Карлион тоже старался изо всех сил. Он всегда был нежен, а в эти дни находился со мной неотлучно; среди них я чувствовала себя окруженной любовью.
Наступила осень с ее обычными сильными юго-западными ветрами, и деревья быстро теряли листву. Лишь упрямые ели клонились и качались на ветру и были такими же ярко-зелеными, как всегда; изгороди украсились паутинками, где на тончайших нитях блестели, как хрустальные бусинки, капельки росы.
Ветер стих, и с побережья наползал туман. Он висел клочьями в тот день, когда я шла к домику бабушки.
Я обещала ей, что схожу и возьму рецепт снадобья, который ей так хотелось отдать мне; возьму его вместе с гребнем и мантильей и буду хранить на память о ней. Джо сказал, что домик не должен оставаться пустым. Мы приведем его в порядок и сдадим кому-нибудь. Почему бы и нет, думала я. Приятно иметь свою собственность, хоть и маленькую, а домик, что построен за одну ночь дедушкой Би, был ценен еще и связанными с ним воспоминаниями.
Домик, находившийся в некотором удалении от других домов поселка и окруженный еловой рощицей, всегда казался стоящим на отшибе. Сейчас я была рада этому.
Я собиралась с силами, потому что не была в домике со времени смерти бабушки и знала, что мне будет там тяжело.
Надо постараться не забывать ее слов. Надо постараться сделать так, как она хотела. А значит, забыть о прошлом, не предаваться грустным думам, жить счастливо и разумно, как она мне желала.
Возможно, из-за неподвижной тишины этого дня, возможно, из-за того, что мне предстояло сделать, но у меня вдруг появилось странное, тревожное ощущение, что я не одна, что кто-то неподалеку наблюдает за мной… с дурными намерениями.
Возможно, я услышала какой-то звук в дневной тишине; возможно, я слишком погрузилась в свои мысли и не поняла, что это шаги; но тем не менее у меня было тревожное чувство, что меня преследуют, и начало колотиться сердце.
— Тут есть кто-нибудь? — окликнула я.
Прислушалась. Вокруг стояла абсолютная тишина. Я посмеялась над собой. Заставляю себя идти в домик, а мне этого не хочется. И боюсь неизвестно чего дурного, но вероятнее всего — просто собственных воспоминаний.
Я заспешила к домику и вошла в него. Из-за внезапного испуга в роще задвинула тяжелый засов. Встала, прислонясь к двери, оглядывая знакомые глиняные стены. Вот полка, на которой я провела столько ночей! Каким счастливым местом казалась она мне тогда, когда я привела Джо искать прибежища у бабушки.
Меня душили слезы. Не надо было приходить так скоро!
Надо постараться вести себя разумно. Меня всегда раздражали всякие сантименты, и вот сама плачу. Та ли это девочка, что пробила себе дорогу из глиняного домика к большому, настоящему дому? Та ли это девочка, что лишила Меллиору человека, которого она любила?
Да ты же не по кому-то плачешь, сказала я себе. Ты плачешь по себе.
Я прошла в кладовку и нашла рецепт там, где и говорила мне бабушка. Потолок отсырел. Если в домике будут жить, его надо отремонтировать и, несомненно, кое-что подновить. У меня была мысль расширить постройку, сделать из нее приятный маленький коттедж.
Внезапно я застыла, потому что поняла, что кто-то проверяет, заперта ли дверь на щеколду…
Если вы прожили в доме много лет, вам знакомы в нем все звуки: особый скрип полки, расшатавшаяся доска в полу, звук отодвигаемой щеколды, скрип двери.
Если снаружи кто-то есть, почему он… или она… не постучались? Почему так потихоньку попробовали дверь?
