— Лучше так, — твердо ответила бабушка, потому что я уже призналась ей, где мы нашли Джо.
Ким пожал плечами и ушел.
Всю ночь мы с бабушкой просидели около Джо и к утру поняли, что он будет жить.
Мы боялись. Джо лежал на одеялах и был слишком плох, чтобы о чем-нибудь волноваться, но мы волновались. Заслышав шаги, мы всякий раз вскакивали, боясь, что пришел кто-нибудь за Джо.
Мы потихоньку говорили с ней об этом.
— Бабушка, — доказывала я, — разве я неправильно поступила? Он оказался там, такой большой и сильный, и потом я подумала, что он знает, как раскрыть капкан. Я боялась, бабушка, боялась, что мы не сможем вызволить Джо.
— Ты правильно сделала, — успокаивала меня бабушка Би. — Если бы наш Джо провел всю ночь в капкане, он мог умереть.
Мы замолчали глядя на Джо, прислушиваясь, нет ли шагов.
— Бабушка, — сказала я, — ты думаешь, он…
— Как знать.
— Он кажется мне добрым, бабушка. Не таким, как другие.
— Он и впрямь кажется добрым, — согласилась бабушка.
— Но он друг Сент-Ларнстонов, бабушка. В тот день он был там, у стены. И дразнил меня, как все.
Бабушка кивнула.
Шаги около домика. Стук в дверь.
Мы с бабушкой побежали открывать одновременно.
Перед нами стояла, улыбаясь, Меллиора Мартин. Она выглядела очень хорошенькой в своем белом в розовато-лиловую полоску льняном платьице, белых чулочках и черных башмачках с пряжками. На руке у нее висела плетеная корзинка, прикрытая белой салфеткой.
— Добрый день, — сказала Меллиора своим нежным высоким голосом.
Ни я, ни бабушка не ответили ей; от облегчения мы не могли произнести ни слова.
— Я узнала о несчастье, — продолжала Меллиора, — и принесла вот это для больного.
Она протянула свою корзинку. Бабушка взяла ее и спросила:
— Для Джо?
Меллиора кивнула.
— Я встретила сегодня утром мистера Кимбера. Он сказал мне, что с мальчиком произошло несчастье, когда он лез на дерево. Я подумала, может, ему понравится это…
Бабушка сказала небывало кротким голосом:
— Благодарствуйте, мисс.
Меллиора улыбнулась.
— Надеюсь, он скоро поправится. До свидания.
Мы стояли в дверях, глядя, как она уходит по дорожке, потом, не говоря ни слова, внесли корзинку в домик. Под салфеткой были яйца, масло, половина жареного цыпленка и каравай домашнего хлеба.
Мы переглянулись с бабушкой. Ким не скажет. Нам нечего бояться.
Я молча вспоминала о своей молитве там, в лесу, и о том, как, казалось, само провидение послало мне помощь. Я не упустила возможность; риск был очень велик, но я выиграла.
Вряд ли в моей жизни была минута счастливее; и, размышляя о том, чем я обязана Киму, я сказала себе, что никогда этого не забуду.
Джо поправлялся медленно. Он часами лежал на одеяле со своим Голубчиком, ничего не делая и не говоря ни слова. Долго не мог он ходить, а когда пошел, выяснилось, что он останется хромым.
Джо почти ничего не помнил о капкане; только тот ужасный миг, когда шагнул в него, услышал громкий щелчок и хруст собственных костей. К счастью, он быстро впал в забытье от боли. Без толку было бранить его, говорить ему, что сам во всем виноват.
Но в течение долгих недель у него не возникало никаких желаний. Он оживился, только когда я принесла ему кролика с раненой лапкой. Ухаживая за кроликом, он обретал силы, и стало похоже, что к нам возвращается наконец наш прежний Джо. Я поняла, что отныне мне придется следить, чтобы с ним рядом все время было какое-нибудь живое существо, за которым можно ухаживать.
Наступила зима — суровая зима. Здесь, вдали от побережья, зимы всегда суровее, чем около моря, но все равно в Корнуолле обычно зимой не так уж холодно. Но в тот год вместо привычных южных задули северные и восточные ветры, неся вьюги и метели. Шахта Феддера, где работало большинство жителей поселка, не выдавала на-гора столько олова, как раньше, и пошли слухи, что через несколько лет ее станет невыгодно эксплуатировать.
Пришло Рождество, а с ним и большие корзины из аббатства, до краев наполненные снедью, — обычай, соблюдаемый веками, — и разрешение собирать немного хвороста в отведенных для этого местах в лесу. Это Рождество было не похоже на прошлое, ведь Джо уже не мог бегать по окрестностям, и нам пришлось примириться с тем, что нога его никогда не станет нормальной. Но мы не жаловались: слишком свежи были события той ночи, и мы понимали, чего Джо чудом избежал, и не забывали об этом ни на минуту.
Беда никогда не приходит одна. Где-то в феврале бабушка подхватила простуду; она редко болела, так что первые дни мы не обращали внимания, но как-то ночью меня разбудил ее кашель. Я слезла с полки и дала ей немного приготовленного ею сиропа. От него ей на время полегчало, но совсем кашель не прошел, и через несколько ночей я услышала, как она что-то говорит, а подойдя к бабушке, с ужасом поняла, что она меня не узнает. Она называла меня Педро.
Я испугалась, что она может умереть, раз ей так плохо. Всю ночь я просидела с ней рядом, а к утру горячка у нее прошла. Когда бабушка нашла в себе силы сказать мне, из каких трав приготовить ей отвар, у меня стало чуть легче на душе. Три недели я ухаживала за ней, выполняя ее указания, и постепенно она пошла на поправку. Бабушка могла уже ходить до домику, но стоило ей выйти наружу, как кашель начался снова, так что я заставила ее сидеть дома. Я собрала ей кое-какие травки и приготовила из них отвары, но для многих трав требовалось особое бабушкино умение. Теперь не многие ходили к ней за советом. Люди беднели, беднели и мы. А потом я слышала, как многие начали сомневаться в силах бабушки Би. Себя-то ведь она вылечить не смогла! И мальчишка у нее остался хромой, а ведь всего лишь с дерева упал! Похоже, не такая уж кудесница эта бабушка Би.
Лакомые кусочки свинины обходили нас теперь стороной. Благодарные посетители не оставляли больше у нашего порога мешки с картошкой или с бобами. Приходилось экономить, чтоб поесть два раза в день.
Мука у нас была, и я пекла хлебцы в старой глиняной печи; они у меня вкусные получались. Еще у нас была коза; она давала молоко, но мы не могли ее как следует накормить, и она стала давать меньше молока.
Как-то за завтраком я заговорила с бабушкой о том, что пришло мне в голову этой ночью.
Мы сидели втроем за столом, а перед нами стояли миски с кушаньем, которое мы называли «голубое небо с утопленниками» — в ту зиму оно частенько бывало у нас на столе. Оно состояло из воды, подкрашенной снятым молоком, которое мы покупали по дешевке у фермера; забеленную таким образом воду кипятили и крошили туда кусочки хлеба. Жидкость получалась голубоватого оттенка, а хлеб всегда тонул, опускаясь на дно миски, — вот мы так и прозвали это блюдо.
— Бабушка, — сказала я, — пора мне что-нибудь приносить в дом.
Она отрицательно покачала головой, но я заметила грустное выражение ее глаз. Мне было почти тринадцать. Где это слыхано, чтобы девочка моих лет, не будь она внучкой бабушки Би, жила в праздности, словно леди? Бабушка знала, что надо что-то делать. Джо помочь ничем не мог, но я-то была здоровой и сильной.
— Мы об этом подумаем, — сказала она.
— Я уже подумала.
— И что? — спросила она. — Чего надумала?
