хитер. Он отправился за советом, и оба, Дарби и Дизраэли, сочли, что Берти должен ехать, так как отсутствие обоих супругов будет истолковано русскими как оскорбление. И радостный Берти поехал. Я настояла, чтобы он побывал и в Пруссии по дороге в Петербург или на обратном пути. Он не хотел этого. По его словам, Викки постоянно критиковала его, по-прежнему считая его своим младшим братом. Он посетил Францию. Он очень любил Париж и всегда поддерживал дружеские отношения с императором, очень к нему расположенным с тех пор, как Берти высказал пожелание, чтобы император был его отцом. Викки писала, что на континенте распространялись слухи о его довольно вольном поведении. Не было сомнений в том, что он пользовался большой популярностью, но ему нравилось принимать у себя и пользоваться гостеприимством людей не самой лучшей репутации, и особенно женщин. Такие письма от Викки были в порядке вещей, но, когда я прочитала сплетни о Берти в письме от Алисы, я почувствовала, что это действительно было серьезно.
Если бы только Альберт был жив, думала я! Я пыталась представить себе, как бы он поступил. Но теперь все было по-другому. Берти был уже не мальчик; он создавал свой собственный двор, состоящий из людей, подобных ему, любивших беспечную и веселую жизнь. Конечно, он был популярен. Но что было скверно, — правительство его одобряло. Они называли Берти превосходным послом; если я возражала против его поведения, мне отвечали смутными намеками на мое собственное затворничество.
Все мы были очень встревожены, так как Александра начала страдать от болей в суставах, озадачивавших врачей. Она едва могла передвигаться. В конечном счете они признали у нее ревматизм. Это было причиной большого беспокойства, потому что она ждала ребенка.
Когда ребенок родился, она была очень больна. Берти не было, и доктора, опасаясь, что она может умереть, послали за ее родителями. Я поспешила из Виндзора в Мальборо-хаус и по прибытии туда застала у постели Александры ее мать. Мне сказали, что ее отец приедет как только сможет. Я была раздражена, так как моего позволения никто не спросил. Но я смягчилась, увидев душевную близость между королевой Луизой и ее дочерью, Я любила Александру, и она сказала мне, что была так рада видеть свою мать, что чувствовала себя лучше с каждой минутой со времени ее приезда.
Тогда я сказала Луизе, что была рада видеть ее и как я любила мою невестку. И поскольку она знала, что я говорила искренне, она расположилась ко мне, а это, в свою очередь, повлияло на меня, и я испытала к ней добрые чувства. Александра родила девочку — Луизу-Викторию-Александру. Я почувствовала невероятное облегчение, что она выдержала это испытание, но ревматизм ее не оставил в боли не прекращались.
Врачи сказали, что у нее ревматическая лихорадка, что беременность ослабила ее организм и ей очень сложно восстановить прежнее здоровье. Она с трудом ковыляла, опираясь на трость, мучаясь от боли. Я сказала Берти, что все это было вызвано той жизнью, которую они вели, и что Александре нужен покой.
— Для твоего папы и для меня не было ничего лучше, как оставаться вдвоем, читать друг другу вслух, играть дуэты. Это так успокаивало. Папа не любил танцев… никогда… и, уж конечно, был не настолько глуп, чтобы увлекаться игрой.
— Не могут же все быть как папа, — сказал он.
— Это правда, — заметила я, — а меньше всех ты, Берти. А ведь ты его сын. Ты должен гордиться этим и стараться походить на него.
У Берти была манера делать вид, что он внимательно слушает, когда на самом деле мысли его были далеко.
Со временем Александре стало лучше, но она продолжала чуть прихрамывать. Она была такая хорошенькая, так прелестно одевалась и так элегантно выглядела, что ничто не могло уменьшить ее привлекательности. Некоторые дамы подражали ее походке. Они находили ее очень изящной и называли «хромота Александры».
В Европе опять назревало беспокойство. Хотя я оставалась в дружеских отношениях с Луи Наполеоном, я подозревала, что он что-то замышлял. Бойцовские качества были свойственны всей его семье. Он намекал, что благодаря верховенству Пруссии в Европе ему угрожало герцогство Люксембургское, границы которого укрепляли пруссаки. Он совещался с королем Голландии, предложив, чтобы герцогство Люксембург стало частью Франции — или Бельгии, если ему предоставят за это небольшую часть территории. Пруссия в пылу победы была неуклонна согласиться на это. Мы должны сохранять мир, заявила я.
В результате состоялась встреча в Лондоне, где было решено гарантировать независимость Люксембурга и разобрать укрепления на границе. Наполеон отнесся ко мне несколько прохладно. Ему нужна была территория, и он считал, что я ему помешала своими попытками предотвратить войну.
В это время я стала все больше появляться на публике. Я заложила Альберт-холл, который должен был быть построен в честь Альберта. Церемония была очень трогательной. Я должна была сделать это, потому что это была только моя обязанность.
По-прежнему носились непристойные слухи о моих отношениях с Джоном Брауном, но я была не намерена позволить убедить себя отослать его в Шотландию, чего некоторым, видимо, очень хотелось.
Я вняла просьбам принять парад в Гайд-парке. Я должна была выехать в экипаже, неестественно, Джон Браун должен был занять свое место на козлах. Ввиду той известности, какую он получил, должна была собраться толпа, чтобы увидеть нас вместе.
Лорд Дарби явился ко мне и сказал, что было бы неблагоразумно разрешить Джону Брауну присутствовать на церемонии.
— Но почему? — спросила я. — Он мой слуга.
— Вам известно, мэм, что в газетах было много неприличных статей и карикатур?
— Имеющих целью погубить репутацию честного человека… и королевы. Да, мне известно. Я не уважаю таких людей. Их следует сурово наказать.
— Существует свобода печати, ваше величество, иногда это может быть очень неприятно. Но я думаю, что при данных обстоятельствах было бы благоразумно, если бы Джон Браун не появился на параде.
Я не собиралась уступать, тем самым проявляя слабость, за которую я бы презирала себя. Мои отношения с Джоном Брауном были отношениями королевы и ее слуги — уважаемого слуги, но тем не менее слуги. И я не поддамся жадным до сенсаций сплетникам. Я заявила твердо:
— Джон Браун будет на параде. Но, странным образом, случилось так, что этого не произошло.
Несколько лет назад Наполеон убедил брата австрийского императора, эрцгерцога Максимилиана, принять мексиканскую корону, когда французы создали там империю вместо республики. Между эрцгерцогом и мной были родственные отношения, так как он был женат на дочери дяди Леопольда Шарлотте. Мексиканцы, однако, не признали эрцгерцога своим императором и просили Наполеона отозвать свои войска, а эрцгерцога отречься. Шарлотта пыталась найти поддержку своему мужу в Европе, но тем временем мексиканцы восстановили республику, а эрцгерцога расстреляли по решению военного трибунала.
Я очень рассердилась на Наполеона, выставившего кандидатуру эрцгерцога и не оказавшего ему поддержки. Но убийство эрцгерцога означало введение при дворе траура, и парад в Гайд-парке было отменен. Я полагаю, лорд Дарби испытал истинное облегчение. Он боялся, что, если Джон Браун появится на параде, это может вызвать волнения в народе.
Пока это все происходило, Наполеон устроил в Париже грандиозную выставку, куда были приглашены главы государств — и среди них, конечно же, Берти.
Берти был, как всегда, общителен, и его визит был признан всеми очень успешным. Будучи в Париже, он встретился с турецким султаном и пригласил его как-нибудь посетить Англию. Султан с готовностью принял это приглашение и решил нанести визит немедленно.
Я была недовольна, потому что не могла оставаться в уединении, когда в страну прибывали такие высокие гости. Со мной были Алиса и Луи. Они были очень печальны, бедные, и по-прежнему возмущались прусской войной — такая катастрофа для них! Тем не менее я была рада побыть с Алисой; она понимала меня лучше, чем другие.
— Принц Уэльский пригласил султана, — сказала я. — Это на его ответственности, и он должен его принимать.
