также являются таковыми), найдет свое подтверждение, если в конечном счете нам удастся обнаружить отношения трансформации между мифами, обосновывающими каждый из типов маски, — гомологичные тем отношениям, что, исключительно с пластической точки зрения, доминируют между, собственно говоря, масками.
Чтобы выполнить эту программу, важно сперва рассмотреть тип маски, поставивший перед нами столько загадок, с тем чтобы заново сгруппировать совокупность трансформаций, которыми мы располагаем по этому вопросу, — иначе говоря, все, что нам известно об ее эстетических характеристиках, технике изготовления, о предназначавшемся употреблении и ожидаемых результатах, наконец, о мифах об ее происхождении, облике и условиях использования. Ибо, только составив такое глобальное досье, можно будет с пользой сопоставить его с другими.
Тип маски, только что нами описанной, свойственен дюжине индейских групп, входящих в лингвистическую семью сэлиш. Эти группы занимали две территории, каждая приблизительно длиной в триста километров: к северу и к югу от лимана реки Фрейзер и по другую сторону залива Джорджии, в восточной части острова Ванкувер. Эти маски обычно называют swaihwe — название, которое они носят в долине Фрейзер[2]; термины, обозначающие ее в других местах, весьма близки, и кажется ненужным составлять их перечень, разве что для того, чтобы отметить, что в регионе Пьюджет Саунд, где эта маска неизвестна, почти идентичное слово sqweqwe обозначает потлач — род церемоний, по ходу которых хозяин распределяет богатства среди приглашенных им гостей, чтобы узаконить их присутствием свое приобщение к новому титулу или свой переход в новый статус. Мы вернемся еще к этому сближению.
В костюме держателей маски доминировал голубой цвет. Уже упомянутая кайма делалась из лебединых перьев, как и юбка, как и поножи и нарукавные повязки — иногда из шкурки нырка, — надевавшиеся танцорами. Некоторые из северных групп, клаус и слайямун вместо перьев использовали какую-то блестящую и также белую солому. У масок в руке был специальный систр, сделанный из раковин морского гребешка, нанизанных на деревянный обруч. В ту эпоху, когда Куртис [3] посетил каучан острова Ванкувер, среди этих индейцев насчитывалось семь обладателей масок swaihwe, изготовлявшихся по случаю потлача, но не присутствовавших в зимних ритуалах. Когда желали дать потлач или другой профанный праздник, то платили обладателям маски, с тем чтобы снискать их расположение. Те танцевали, указывая пальцем на небо, чтобы призвать, как они верили, своих предков спуститься оттуда. Мускем лимана Фрейзер, получившие маску от групп верховья, предназначали ее для потлача, для свадеб и похорон и для профанных танцев, сопровождающих инициацию. В некоторых группах залива церемониальный клоун, надев немного другую маску, с копьем в руке нападал на маски swaihwe, как бы стремясь проткнуть им глаза, и танцоры делали вид, что гоняются за ним.
Маски swaihwe, как и право держать их во время церемоний, принадлежали исключительно нескольким линиям высокого ранга. Эти привилегии передавались по наследству или через брак: женщина, член линии — обладательницы маски, передавала это право детям, рожденным ею от своего мужа. Так объясняется, что, происходя, возможно, из одного-единственного источника, маска оказалась распространенной начиная с континента до острова Ванкувер и от лимана Фрейзер почти на двести километров к северу и к югу. На острове, у каучан и их соседей нанаймо, выход масок играл очистительную роль: маска 'мыла' присутствующих. И повсюду в рассматриваемом ареале маски приносили удачу и благоприятствовали обретению богатств.
Хотя эта последняя функция присутствовала повсеместно и хотя в ней можно усматривать инвариантный признак масок, мифы об ее происхождении отчетливо различались в зависимости от того, относились ли они к острову или к континентальному побережью. В версиях острова рассказывается, что в начале времен предки масок упали с неба. Лицом они были во всем похожи на нынешние маски.
Сперва на землю прибыло два персонажа; они прогнали третьего, следовавшего было за ними, из опасения, что дурной запах от его тела, как говорят одни, шум его систра, как говорят другие, отпугнет лососей. Коснувшись земли, четвертый вызвал землетрясение. Всего их было шесть, и каждый из них доставил какое-то особенное благо: оружие, орудия охоты или рыболовства, домашнюю утварь, магическое лекарство...
Там уже обитал один человек. Свою дочь, поскольку она была ленива, он отдал в жены одному из вновь прибывших, имевшему репутацию хорошего охотника. В сопровождении двух рабов молодая девушка совершила длинный путь к своему кандидату, которому она преподнесла сушеных лососей. В обмен путешественники получили мясо. Но брак имел дурное продолжение: трое родившихся детей умерли в раннем возрасте, и супруг возвратил женщину ее отцу.
Тот же предок решил жениться на дочери одного из его спутников, которую тот имел от чужеродки. Родилось много детей. Сопровождаемый своим братом (прибывшим с неба сразу после него), он однажды открыл собаку, которая помогала им охотиться. Но, невзирая на предостережения со стороны своего старшего, этот брат провинился в сексуальной невоздержанности со своей женой: как и предсказывалось, собака исчезла. Двое мужчин отправились на поиски ее и пришли к водопаду, по которому пытались подняться лососи. Это заставило их поразмыслить; они изготовили из прутьев верши и подвесили их вдоль водопада: туда нападало много прыгавших рыб. Они насушили их в значительном количестве и, нагруженные провизией, вернулись в деревню.
Более развитая, чем другие, эта версия выступает менее когерентной. Эпизоды не связаны, и повествование обрывается на рыбной ловле, не играющей роли в интриге и не придающей ей заключения. Тем не менее различаются несколько параллелизмов: основной предок заключает два последовательных брака, один — с супругой — предшественницей (она была на земле до него) и отдаленной, поскольку из иного народа; другой — с супругой — последовательницей (рожденной уже после того, как он прибыл на землю) и близкой (дочь одного из его спутников).
В каждом браке выявляются два типа помощников: рабы у первой женщины, которые суть рыболовы и, по-видимому, мужчины; охотничья собака, открытая вскоре после второго брака. В мышлении сэлиш собака действительно нечто вроде раба: 'Даже собака или раб будет работать лучше при хорошем обращении', — говорят на побережье Пьюджет Саунд. Нам неизвестно, мужского или женского пола животное в мифе, но сэлиш внутренней части связывают женщин с собаками. В мифе оканагон объясняется, 'почему в настоящее время существуют женщины и собаки'. Призывая в ритуале душу медведя, убитого на охоте, ему обещают: 'Никакая из женщин не будет есть твою плоть, никакая из собак не нанесет тебе оскорбления'. И женщинам, и собакам запрещено мочиться вблизи сушилен продуктов, предназначенных для мужчин, и могли убить собаку, которая помочилась бы там. В жилищах карриер (атапаски, соседствующие с сэлиш) женщинам и собакам отводилось пространство у входной двери. В мифе, по сути, усиление связи между охотником и его собакой имплицирует, как мы видели, ослабление связи между мужчиной и его супругой. Выказав себя слишком страстным, муж наносит ущерб жене, ибо это нарушение охотничьих табу лишает его услуг своей собаки и, следовательно, ему не добыть дичь, которой муж обязан снабдить свою супругу. Этой двоякой ошибке мужа в направлении жены соответствуют, в первой части мифа, ошибки женщины в направлении своего отца и своего мужа: погрешность против культуры, когда ленивая девица отказывается сшивать шкуры, чтобы изготовить одежду; погрешность против природы, когда, выйдя замуж, она оказывается не в состоянии родить жизнеспособных детей. Во всем прочем версии острова остаются непокорны попыткам формализации. Их строение можно будет прояснить только в
