Он вышел в холл, этот маленький, смешной, пучеглазый педик, все еще с пером в руке.
И я немедленно завела длинную речь, которой ты меня учил, начиная со слов 'Прошу простить меня…' Но не успела я произнести и полдюжины слов, как он поднял руку и воскликнул: 'Стоп, я уже вас простил!' Он смотрел на меня, словно я была самым желанным, прекрасным и соблазнительным юношей.
– Садитесь, прошу вас, мсье, – сказал он. – Должен извиниться за мою служанку, она несколько чрезмерно опекает и защищает меня.
– От чего она вас защищает, мсье? Он улыбнулся, показывая ужасные зубы с широкими щелями.
– От вас, – сказал он нежно. 'Ну-ну, подумала я, сейчас меня начнут инвертировать. В этот момент, Освальд, я стала серьезно подумывать о том, не отменить ли волдырного жука. Он просто источал желание, и я чувствовала, что стоит мне нагнуться завязать шнурок, как он бросится на меня.
– Но ты его все-таки не отменила?
– Нет, я дала ему шоколадку. Видишь ли, когда нормальный мужик обезумеет от жука, все, что ему надо – это иметь женщину, не сходя с места. Но когда гомосексуал теряет рассудок, то первым делом начинает яростно хватать другого сам знаешь за что. Я понимала: лишь стоит его подпустить поближе – и в руках у него останется раздавленный банан.
– Ну и что ты сделала?
– Я отпрыгнула от него, ну и, конечно, началась беготня. Он гонялся за мной по всей комнате, сшибая мебель направо и налево. Посереди комнаты стоял круглый стол, и пока я там стояла, я была уверена, что он меня не схватит. Но скоро я сообразила, что такая беготня по комнате у этих ребят составляет обязательную часть предварительной программы. Кстати, эта идея с бананом была ошибкой.
– Почему?
– Слишком большой. Он сразу обратил на него внимание и пока гонялся за мной вокруг стола, все время указывал на него и делал комплименты. Меня так и подмывало сказать ему, что это всего-навсего дурацкий банан из отеля 'Ритц', но я удержалась. Он на стену лез от этого банана, а жук с каждой секундой забирал его все сильнее. И вдруг возникла еще одна проблема. Господи, подумала я, как же я на него надену эту резиновую штуку? Не могла же я ему сказать, что это необходимая предосторожность.
– В конце концов, я спросила его: 'Вы хотите меня, мсье Пруст?' – 'Да, – закричал он, – я хочу вас больше, чем кого-либо другого в моей жизни. Перестаньте бегать!' 'Нет, – сказала я, – сначала вы должны надеть ему маленькую штучку, чтобы его согреть'. Я вынула ее из кармана и швырнула на стол. Он перестал меня гонять, и уставился на нее. Не думаю, чтобы ему на глаза попадалось что-либо подобное. 'Это известная в Англии вещь, – объяснила я, – ее изобрел мистер Оскар Уайлд'. 'Оскар Уайлд! – воскликнул он. – О, это великий человек!'
'Это удваивает удовольствие, – сказала я, – будьте хорошим мальчиком и наденьте, а то мне уже не терпится'.
Теперь я понимала, что наступает тот страшный момент, когда мне придется спустить брюки.
– Да, пожалуй, это рискованно.
– А что делать, Освальд? Этого нельзя было избежать. Так вот, пока он возился с великим изобретением Оскара Уайлда, я спустила брюки, повернулась к нему спиной и заняла то, что мне представлялось правильной позицией, пристроившись у спинки кушетки. Он бросился на меня, как таран.
– А как же ты увернулась?
– А я не увернулась, – сказала она, улыбаясь, – в том-то все и дело. Я его поймала в воздухе.
– Он сообразил, что происходит?
– Нет, он хрипел, фыркал, размахивал руками. Он был уверен, что его штука там, где положено, и он чувствовал себя так, как надо. Потому что в его сознании существовало только одно место, где она может быть, у мужчин же нет другого.
Я смотрел на нее с восхищением.
– Вот так я его и одурачила, – закончила она.
– Блестяще, – сказал я, – совершенно блестяще. Жульничество высшей марки.
– Благодарю тебя, Освальд. Думаю, что я могла бы засунуть его член в банку с солеными огурцами, и он не заметил бы разницы.
С течением времени я обнаружил удивительную, но достаточно простую закономерность, касающуюся молодых дам: чем прелестнее их лица, тем менее деликатны их мысли. Ясмин не составляла исключения. Она сидела со мной у «Максима» в роскошном платье от Фортуни, она выглядела, как царица Семирамида на египетском троне, и говорила при этом всякие неприличия.
– Ты говоришь непристойности, – заметил я.
– А разве я пристойная девушка? – спросила она, ухмыляясь.
– Что говорит тебе опыт, действительно ли у гениев орган больше, чем у обычных людей?
– Определенно, – сказала она, – существенно больше. И они гораздо лучше их используют, – добила она меня, – просто великолепно.
– Ты забываешь, что все они получали жука.
– Жук помогает, – сказала она, – без сомнения, помогает, но то, как творческий гений обращается со своей аппаратурой и как обычный мужик, – сравнить нельзя. Вот почему мне так все это нравится.
– Я, по-твоему, обычный мужик?
– Не обижайся, – сказала она, – не можем же мы все быть Рахманиновыми или Пуччини.
Это меня глубоко ранило. Ясмин задела больное место. Я дулся всю дорогу до Вены.
