Неужели его поймают на слове и не позволят изменить показания? Это же несправедливо. Альбер начал по — настоящему нервничать.
Он выбрал себе метра Уара в качестве защитника. Он же и оплатит
Что же! Придется начинать сначала. На это уйдет немало времени. Несколько недель. Только не наверху, не у судебного следователя. Наверху он и слова больше не скажет. Лишь для того, чтобы отвязаться от них, заявит: «Прошу прощения. Я потерял рассудок». Потом станет объясняться с профессором. Но сначала психиатра нужно увидеть. Должно быть, метр Уар в курсе дел и сможет его, Альбера, успокоить. Только бы он пришел! А то заперли тут в четырех стенах, даже если война идет, не узнаешь! А вдруг Дворец правосудия загорится?
Надо сосчитать до ста, нет, до тысячи, не очень быстро, потом постучать в дверь. Сделает вид, что заболел, и попросит, чтобы какое-нибудь ответственное лицо вызвали.
— Один… Два… Три…
Нет, до тысячи слишком долго. Он сосчитает до трехсот!
— … Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать…
Какое сегодня число? Никак не сообразить. Время, когда его заботили числа, казалось таким далеким.
У него нет желания видеть ни мать, ни Фернанду. По правде говоря, в том, что он оказался здесь, виновата отчасти и она.
Альбер закрыл глаза.
— Тридцать три… Тридцать четыре…
Он сосчитает лишь до двухсот. Скажет надзирателю, что хочет сделать важное заявление, это лучше, чем прикидываться больным. Есть еще один способ, правда, рискованный. В фильме он видел помешанного, который разодрал матрас и горстями принялся разбрасывать перья. В камере есть матрас. Только, ясное дело, набитый конским волосом. Однако какого рода заболевание разыгрывать? Надо быть поосторожнее, а то профессор тотчас сообразит, что он дурака валяет. Огорчится и потеряет к нему интерес.
— Восемьдесят два… Восемьдесят три…
Шаги. Это за ним. Сейчас остановятся у камеры. Вот она открывается. Вошел озябший метр. Уар. На улице, видно, подмораживает. Должно быть, что-то случилось: выражение лица у адвоката не такое, как обычно. Он смущен, словно намеревается сообщить неприятную новость, разговаривает нарочито развязно и каким-то фальшивым голосом.
— Прости, что заставил тебя ждать, малыш. Я был очень занят.
— Моими делами?
— Твоими и своими. У меня же есть и другие клиенты… У тебя усталый вид.
— Да нет.
— Кстати, твоя жена ко мне вчера вечером заходила. Ведь она очень несчастна.
— Она была под градусом?
— Не знаю. Кажется, нет. Я не заметил. Она сожалеет о том, как поступила в отношении тебя.
— Когда именно?
— Позавчера, в кабинете мсье Базена. Она не знает, куда ей деваться. Не дают покоя журналисты. Нигде не смеет показываться. Она просит у тебя прощения.
— За что?
— За все. Сказала, что не представляла себе, что ты так ее любишь. Она тебя не понимала. Она тоже тебя очень любит.
Уар всего не говорил, опасаясь сказать лишнее.
— Как прошло собеседование утром?
— Отлично, — ответил Бош. — Вы профессора видели?
— Сам я его не видел. Он встречался с Базеном и помощником прокурора. Дело в том, что допроса сегодня не будет.
— Почему? — насторожился Бош.
— У судебного следователя есть еще одно дело. Оно займет всю вторую половину дня: завтра прокурор должен вынести решение.
— Почему вы не говорите мне правду?
— Ну, хорошо! Я предвидел, что так получится, и доволен этим. Лучшего решения и ожидать нельзя, если только не станешь придурка из себя строить. На некоторое время тебя поместят под наблюдение… Что с тобой?
Бош побледнел. В губах ни кровинки, глаза уставились в одну точку. Словно окаменев, он остановился посередине камеры.
— Повторяю, речь идет лишь о том, чтобы поместить тебя под наблюдение. Это еще ни о чем не говорит. Профессор Мешуар…
Мешуар! Вот, оказывается, как зовут психиатра. Но радости от того, что он об этом узнал-таки, Альбер не испытывал.
— …профессор Мешуар человек дотошный и хочет, чтобы некоторое время ты находился в его распоряжении.
— Вы лжете, разве не так?
— Зачем мне лгать тебе? Я говорил об этом с самого начала. Признаюсь, я сделал все, что в моих силах, чтобы он пришел к такому решению.
— От вас ничего не зависело!
— Что ты хочешь сказать?
— Профессор без вас принял это решение. Ему нет нужды со мной встречаться, признайтесь. Он все знает.
— Что он должен знать, по-твоему?
— Что я помешанный. — Эти слова Бош произнес едва слышно. От затылка по позвоночнику проползла ледяная дрожь.
Уар сделал едва заметный знак в окошко. Открылась дверь, и вошли двое. Это были не полицейские и не надзиратели. Прежде чем у Боша случился припадок, вызванный их появлением, его отвели в стоящий во дворе фургон.
Измученный двумя днями и ночами ожидания, Альбер смотрел на вошедшего профессора. Он впервые видел его в белом халате и едва не бросился к нему в ноги.
— Разве я помешанный? Неужели я такой, каким они меня считают?
Коснувшись его плеча с таким видом, словно исцеляет прокаженного, профессор улыбнулся и, покачав головой, вышел.
Долгие годы понадобятся Бошу, чтобы высказаться…
