пустынного интерьера оставляла неприятный осадок у всякого, кто заходил в этот зал, и как будто сьедала первоначальный восторг от лицезрения внешних форм храма. Пожалуй, лучше всего это настроение тягостного опустошения от посещения напоказ оштукатуренного, но лишенного жизни храма выразил один из младших представителей Серебряного века русской поэзии эстонец Юрий Иваск, на склоне лет допущенный на родину:
Растрелли уехал. Барокко уступило место классицизму. На место Растрелли заступил Ринальди.
Глава 9
Россия входит в состав герцогства Голштинского
Неоцененные заслуги обер-гофмаршала Брюммера.
Царица Елизавета, хотя была русской императрицей, все же оставалась при этом «дщерью» Петровой и положила себе за правило следовать курсом отца на голштинизацию России. Елизавете было 32 года, когда она взошла на трон, конечно, многовато для невесты по стандартам XVIII века, но с ее приданым она могла бы легко найти мужа даже и в таком возрасте. И ребенка родить, и трон ему оставить. Гибкая система престолонаследия в России после Петра вполне допускала такой вариант. Но Елизавета с самого начала с непреклонностью самопожертвования отказала себе в этом вполне естественном желании. Первым делом новая русская национальная императрица Елизавета вызвала в Россию племянника, Карла Петера Ульриха Голштинского, и официально провозгласила его наследником трона.
Незамедлительно по вступлению на престол Елизавета отправила в Киль своего зятя Николая фон Корфа привезти наследника в Петербург. Барон Николай был женат на Екатерине Карловне Скавронской, двоюродной сестре императрицы. Не подумайте, что карьерист. В 1740 году женился – до революции. В то время это был достаточно мужественный поступок. Елизавета – под подозрением, и небезосновательно. Неизвестно еще, как карты лягут. Мог барон Николай из-за такого родства и пострадать. Да и невеста не ахти какова – дочь кучера-пьянчужки. Не женитьба, а подвиг. Наперекор опасностям и сословным предрассудкам женился. Но – не прогадал барон.
С 1741 года последовал карьерный взлет. Выпало ему наследника в Россию доставить да невредимого через враждебные страны перевезти. Выбор был вряд ли случаен: из всех родственников императрицы в 1741 году, пожалуй, только Николай фон Корф подходил для такого щекотливого поручения – воспитан, образован, офицер и, что немаловажно, благородного происхождения из старинного прибалтийско- немецкого рода, а уж самое замечательное достоинство – немец до мозга костей, так что и в 1741 году, и много позднее «хотя всю свою жизнь в России препроводил и до старости дожил, но не умел не только писать по-русски, но даже подписывать свое имя, а подписывал оное по-немецки»[80]. Императрица – русская, а здесь снова – «кучкой иностранцев» попахивает.
Герцог, хоть и отрок 13 лет, но, однако, уже возраста вполне сознательного, мог и закапризничать, и отказаться от высокой милости ехать в Россию к тете – вот был бы конфуз. Главное, могли отказаться от его имени регенты и воспитатели, в видах собственной выгоды или высокой политики. Но не отказались, а согласились и даже очень быстро. Уже один факт безропотного согласия герцогского двора поменять перспективу наследования в Стокгольме (где королю было 65 лет) на жизнь в Петербурге (где императрице, еще не прочно утвердившейся у власти, было 32 года) и ждать очереди властвовать оставалось весьма продолжительно – уже один только этот факт говорит о силе «пружин», к такому решению подталкивавших, как, впрочем, и о сумме средств из русской казны, тут задействованных.
С завидным упорством, несмотря ни на какие затруднения, Елизавета пестовала наследника в племяннике. По желанию отца и по завещанию матери, российский трон должен был достаться герцогу Голштинскому, и если им оказался непутевый Карл Петер Ульрих – значит, так тому и быть. 28 ноября 1741 года, на третий день царствования, Елизавета Петровна издала обстоятельный манифест с изложением программы действий. Герцог Голштинский провозглашался истинным наследником российского престола, но так как был он не православный, то Елизавета брала трудное бремя управления Россией на себя – пока тот не примет святого крещения. В российской историографии царствование Петра III проходит эпизодом на фоне славного времени Елизаветы. Был, дескать, и такой курьез, но, к счастью, скоро закончился. На самом деле Россия уже на третий день ее правления стала частью Голштинского герцогства. Период с 1741 по 1762 год справедливее было бы называть правлением герцога Голштинского при регенстве его тетки Елизаветы.
Барон Корф справился с поручением и благополучно довез юного герцога до Петербурга, куда прибыли 5 февраля 1742 года в сопровождении голштинской свиты во главе с эстляндцами Фридрихом Брюммером, обер-гофмаршалом, и Готшалком Дюкером, игравшем роль опекуна малолетнего «графа Дюкера» – под этим псевдонимом ехал сам герцог. Неизвестно, какие чувства испытали при встрече тетя с племянником – ни разу ведь не виделись до того. Но была тут обязательная перемена чинов и прочие придворные радости: «Императрица немедленно надела на племянника Андреевскую ленту с бриллиантового звездою, а герцог дал учрежденный отцом его орден Св. Анны Разумовскому и Воронцову. 10 февраля праздновалось рождение герцога: ему исполнилось 14 лет»[81] – 14 лет со дня, когда жива еще была мать, когда лежал он на подушке «под балдахиною», не подозревая о том, сколько вокруг него развернется интриг и заговоров и какая печальная уготована ему кончина. Эх, знал бы, где соломки подстелить, – не ездил бы в Петербург. Перемена чинов коснулась и майора Корфа – высочайше пожалован был чином камергера императорского двора, то есть чином, соответствующим званию генерал-майора по Табели о рангах! Из майоров – в генерал-майоры! О, время славное Елизаветы!
