Голштинский, по совместительству – император всероссийский, собрался уже в поход, в Петербурге началась очередная национальная революция. Вдруг. Совершенно неожиданно. Так же, как в ноябре 1741 года. Так же, как в феврале 1917 года. Надо бы на войну, а гвардейцы – давай кричать: император-де изменник! На войну не пойдем, будем свободу защищать!
Фактически это была контрреволюция – переворот с целями, противоположными ноябрьской революции Елизаветы Петровны в 1741 году. Основной целью переворота 1741 года возращение Шлезвига герцогу Голштинскому за счет опоры на российские материальные и человеческие ресурсы. Главная цель переворота 1762 года – сохранение Шлезвига в руках датского короля. В третий раз в Петербурге трон «перевернули» за каких-то тридцать пять лет – все из-за Шлезвига. Король датский в своей ноте не соврал – он «принял свои меры „против как его высочества, так и Российской империи'».
Хотя российская историография выставляет переворот Екатерины II как некое спонтанное возмущение русской гвардии из патриотических побуждений против императора-иностранца, очевидно, что за организаторами переворота стояли Дания и ее союзница Англия. Дания еще в самом начале правления Елизаветы думала «принимать меры». «Принимая во внимание слабость короля датского и отсутствие всякой надежды на помощь какой-нибудь иностранной державы, надобно опасаться, что он надеется на какую- нибудь революцию в России. О такой революции приходят слухи со всех сторон, как уже ее величеству отсюда много раз было сообщено…»[92]. Кем сообщено? Да французскими друзьями герцога Голштинского. Благодаря этим предупреждениям иностранных друзей и путем репрессий Елизавете тогда удалось подавить инакомыслие и удерживать власть почти 20 лет.
В 1762 году, однако, при либеральном государе Петре III датская угроза «принимать меры свои против как его высочества, так и Российской империи», оказалась реальностью. Еще Фридрих Великий предупреждал Петра Федоровича о пагубном влиянии иностранных послов в Петербурге. Он советовал императору убрать их из столицы под благовидным предлогом, например, взять их в обозе армии в Померанию: «Для большей безопасности надобно заставить также всех иностранных министров следовать за вами, этим вы уничтожите в России все семена возмущения и интриги, а чтоб все эти господа не были вам в тягость, вы можете всегда их отправить в Росток, или Висмар, или в какое-нибудь другое место позади армии, чтоб они не могли передавать датчанам ваших планов. Я не сомневаюсь также, что вы оставите в России верных надсмотрщиков, на которых можете положиться, голштинцев или ливонцев, которые зорко будут за всем наблюдать и предупреждать малейшее движение»[93]. Практика показала, что надежды на таких надсмотрщиков не оправдали себя. Голштинский герцог, который питал к барону Николаю фон Корфу понятные симпатии с 14-летнего возраста, назначил его в марте 1762 года «над всеми полициями» командиром. Получается, что барон Корф несет главную должностную ответственность за то, что анти-голштинский заговор 1762 года не раскрыли и не предотвратили. Но что можно было поделать, если император сам отменил сыскную канцелярию и пытки? Одно дело пикеты против пьянства и драк, другое – заговоры против государя. Эх, как ни крути, а курляндец – это не эстляндец… Впрочем, эстляндцы тоже разделились. Дезориентировались. Разлад ведь был не между императором и бунтовщиками из какой-нибудь Далекарлии. Разлад был между императором и императрицей. Между герцогом и герцогиней Голштинскими. А может, милые бранятся – только тешатся? К кому пристать, кого поддержать? Как отмечает Гельбиг, «Александр Вильбуа… мог верной преданностью своему государю уничтожить революцию в самом ее начале», но Екатерина переманила его на свою сторону одной лишь улыбкой. Шерше ля фам! Все публикаторы сплетен, или анекдотов, по российской истории XVIII века сходятся в том, что Вильбоа не был заговорщиком, и мог бы сохранить Петра III у власти, если бы в решающий момент старая симпатия к Екатерине не перевесила лояльности к государю, поставившего его на высокие посты. «Орлов бежал к артиллерии, войску многочисленному, опасному, которого все почти солдаты носили знаки отличия за кровавые брани против короля прусского. Он воображал, что звание казначея давало ему столько доверенности и они тотчас примутся для него за оружие; но они отказались повиноваться и ожидали приказания от своего генерала. Это был Вильбуа, французский эмигрант, главнокомандующий артиллериею и инженерами, человек отличной храбрости и редкой честности. Любимый несколько лет Екатериной, он надеялся быть таковым и вперед»[94]. Чудак. Для женщины прошлого нет, разлюбила – и стал ей чужой. Езжай, брат, в имения – станешь пить да раздумывать, не стоит ли собаку купить…
Во время революции Петр III находился в Петергофе. «Император находился в нижнем, ближе к Неве, Петергофском саду. Он сидел на стуле. Рядом с ним графиня Воронцова. Она плакала. Он казался довольно спокоен, но несколько бледен»[95]. Фельдмаршал Бурхард Миних, остававшийся верным Петру III, предлагал действовать. После неудачной попытки захватить Кронштадт он предложил отступать в Ревель. В Нарве стояли драгуны полка герцога Августа. «Мундир синий, с воротником, обшлагами и лацканами черными, подбоем красным и аксельбантом и шлейфами желтыми: камзол и штаны белые; пуговицы медныя; галстук красный, с белою каемкою; на шляпе галун и пуговица желтые, петлица и верхняя кисть белыя, нижния кисти и кисть у темляка трех цветов: синяго, белаго и краснаго». Понятное дело, эстляндские дворяне при поддержке таких красавцев сумели бы защитить своего сюзерена или, по крайней мере, переправить его дальше в Европу. Но Петр III был слишком мягок, дал себя свергнуть, как ребенок, которого взрослые отправили спать. Кажется, большую роль сыграла тут привязанность к Елизавете Воронцовой, с которой он не захотел расстаться. Шерше ля фам!
Голштинская гвардия императора, размещенная в Ораниенбауме, готова была сражаться. Современник вспоминает:
