Он погнал «опель» куда глаза глядят. Получилось — на Зальцбург. Каждый прямой отрезок шоссе пролетал на максимальной скорости, на поворотах сбавлял ровно на столько, чтобы не опрокинуться. По сторонам не смотрел — только на дорогу. Потом вдруг увидал Альпы. Они были слева, совсем близко. Конечно, он их видел все это время, но осознал, что это они, только сейчас. Это не вызвало ни мыслей, ни эмоций. Но когда заметил, что впереди, слева, лес расступается, чтобы выпустить из себя серый язык мощеного камня, он притормозил, пропуская встречные машины, и впервые взглянул на часы. Еще не было и одиннадцати. Эта информация не имела ни предшествующей истории, ни энергии и смысла, чтобы как-то повлиять на последующие события. От прошлого он отгородился, о будущем не хотел думать, так что времени не было места в его сознании. Вот дорога; она куда-то его приведет. Зачем знать больше? Очевидно, его вела душа, а он шел за нею вслепую, доверившись чутью, как корова, которая шагает к вечернему водопою на уставших за день ногах, шагает бездумно и слепо, и только колокольчик позвякивает, отсчитывая шаги: дзинь-дзинь…
Эта дорога была извилистой и узкой; чтобы разминуться с встречными повозками, приходилось съезжать правыми колесами на пепельно-охровую от прошлогодних хвойных иголок обочину. Ели подступали близко и поднимались так высоко, что небо за ними казалось пустым и далеким. «Опель» потряхивало на неровном булыжнике, езда требовала повышенного внимания, это быстро утомило. Мозг воспользовался ситуацией, оттеснил душу, содрав с нее для собственных нужд чувство досады. Но материализовать досаду в негативные мысли не успел: лес вдруг расступился и открылась чудная долина. Солнце ударило в лицо, мягкое тепло вытеснило сырость, впереди был игрушечный городок: позеленевшие от времени черепичные крыши, кирха, сбоку каменный арочный мост в один пролет то ли через речку, то ли через ручей, — отсюда не было видно. На въезде была табличка с названием городка, но майор Ортнер на нее не взглянул, потом мимолетно вспомнил об этом, почему-то пожалел (тень так и не всплывшей наружу досады), но тут же об этом забыл. Городок был в одну улицу; в нескольких местах она ветвилась короткими — в три-четыре дома — переулками. Майор Ортнер провел «опель» насквозь, проехал мост — и остановился. Дальше мощеной дороги не было. Грунтовка выглядела очень прилично, наезжено, и все же… Майор Ортнер вышел на дорогу, прошел несколько метров, словно хотел ее испытать. Поглядел по сторонам. Прислушался к себе. И понял, что движение в нем иссякло. Кончилось, как бензин. Ну что ж, подумал он, значит — приехали. Он развернул «опель» и медленно поехал назад. На единственной маленькой площади, куда стекали три переулка, он обнаружил нечто вроде гостиницы, скажем так — постоялый двор. На первом этаже был трактир, и на мощеном плитами расширении тротуара — два места для выносных столиков. На втором этаже были комнаты и выход на крытую веранду. Здесь, в тылу дома, было всегда тихо, а вид на мост, ущелье и спокойные горы обещал забытье.
Майор Ортнер выдал деньги Харти и силезцу — отдельно каждому; не много, но достаточно, чтобы без нужды и с удовольствием провести время. Сказал: «Завтра в ночь выезжаем. Но если до этого попадете мне на глаза…»
Он не помнил, как прошли эти тридцать четыре часа. Время в нем остановилось, и происходящее не на что было записывать. На обратном пути он все же попытался вспомнить, чем были наполнены эти часы — и из небытия всплыл шелест гравия под ногами (это было за мостом;от гладкой скалы веяло теплом, но он не поверил, прислонился спиной, просто прислонился, — и вдруг ощутил, как внутри скалы, почуяв поживу, очнулся холод, и осторожно, чтобы не вспугнуть, потянулся к нему сквозь камень жадными щупальцами), и шипение масла на жаровне, когда на тугом, отливающим синевой огне готовили козленка, и как хорошо было пить старое итальянское вино, сидя за выносным столиком. Прохожих было мало, никто не спешил, каждый здоровался с незнакомым офицером, но в неторопливых взглядах любопытства не было. Надо бы и себе завести тирольскую шляпу, думал он, разглядывая дома из дикого камня, кованые фонари, выросшие из их стен, и булыжные ручьи, стекавшие на площадь… Сейчас, на ночном шоссе, это всплывало в сознании таким реальным… но он и на миг не поверил, что так и было. Может и было — но когда-то прежде, в прошлой жизни, еще до войны. А может это всего лишь воображение. Ведь он столько мечтал об этом, и наконец получил, но мечта так слилась с реальностью, что разделить их — во всяком случае сейчас — он не мог. Да и стоило ли? Ведь любая реальность, едва отступив в прошлое — уже через минуту, через миг — усыхает до блока памяти, до информации, ничем не отличимой от той, которую вы произвели своим воображением.
А вот девушка — легкая, стремительная, почти летящая над камнями мостовой, — девушка, несущая в себе (и осознающая это!), как в драгоценной чаше, счастье, — она так и не появилась…
Ты знал, что чуда не бывает, но ведь ждал…
Они сделали только одну остановку — сразу за Брно. Четыре часа на отдых — и не минутой больше, иначе не успевали к намеченному сроку. Перед тем, как лечь спать, майор Ортнер попросил силезца заштопать ему дырку на бриджах. В безымянном альпийском городке, оставшемся в далеком прошлом, он был в своих бриджах, щегольских и почти новых, но на киносъемке, которая ему предстояла, хотел появиться в бэушных, как перед фюрером. Если бы эти бриджи не порвались перед визитом к Катюше — все получилось бы совсем иначе.
Всю дорогу он был никакой, но едва пересекли границу с Россией — что-то в нем произошло. Как бы стало на место. И он почувствовал себя самим собой. Прежним. Независимым. Я кот, который гуляет сам по себе, подумал он, и хотя это было не совсем так, он был благодарен этому чувству: такой подарок на смену отчаянию!
Когда они оказались напротив пригорка, на который он когда-то поднимался вместе с Харти, майор Ортнер велел остановиться и вышел размять ноги. Ничего не изменилось (оно и понятно: всего несколько дней прошло). Сгоревший танк так и стоял там, где его оставили, стащив с шоссе, только асфальт в этом месте был еще больше изломан, помаленьку крошился, обнажая песочно-гравиевую подстилку, в которой уже намечалась яма. И рваная сцепка из четырех траков — след ремонта другого танка — лежала на прежнем месте, уже слегка присыпанная песком. А вот следы танка, который раздавил позицию русских, уже исчезли. Но майор Ортнер помнил эти сдвоенные рыхлые линии, точно помнил место, где они начинались и под каким углом поднимались на пригорок, и разглядел-таки едва различимую тень на земле. Да и трава по этому следу еще не оправилась, а местами — это уже очевидно — если и оправится, так только после июльских дождей. Ведь ничего особенного здесь не произошло, подумал майор Ортнер, но душа расценила это иначе, и я уже знаю, что в ней осталась зарубка, след которой, как след от танковых траков, не сотрется за всю мою жизнь.
Удивительное дело! — он запомнил эту дорогу, словно сфотографировал. Он узнавал холмы и перелески, мостики через речки и отдельные дома вдали. Эти дома были чем-то схожи между собой, но ведь у каждого было что-то единственное, свое, и глаз сразу выхватывал эту единственность и как бы прикладывал к соответствующему месту памяти. Ложилось точно — свободно и без зазоров. Майор Ортнер дремал, но именно в такие моменты открывал глаза — словно чуял.
Следующую остановку (она была и последней) они сделали в том самом ресторанчике, который произвел на него впечатление в прошлый раз. Они уже почти проскочили городок, когда что-то щелкнуло в голове майора Ортнера: это здесь. Конечно, он хотел этого, заранее наметил; он даже загадал себе: пройду по старым следам, и если совпадет… Дальше он не думал, боялся спугнуть судьбу. Он прислушивался к тому новому, что происходило в его душе, но не пытался разглядеть, чтобы по привычке не дать этому новому имя. Ведь тогда уйдет самое главное: присутствие Бога; ощущение, что ты не один. Кончится «блаженная пытка и сладкая боль». Ах! почему я не поэт! почему я не могу так — такими словами…
Если бы ресторанчик был на трассе — то и проблем бы не было. Но ресторанчик располагался на параллельной улице, а все городки — на одно лицо. Однако чутье не подвело. Майор Ортнер распорядился развернуться, они медленно поехали назад, и повернули именно там, где надо.
Хозяин его признал.
Они ждали, когда кельнер принесет вино, которое поможет скоротать те несколько минут, что отделяли их от «бо-р-ща» и фирменного мяса, запеченного на углях, и тут появился хозяин. С двумя бутылками. Одна была демонстративно пыльной, настолько пыльной, что казалась обросшей серым мхом. Вторая была скорее небольшой бутылью с затычкой из маленького початка кукурузы. Ее содержимое было абсолютно прозрачно. «Это от заведения, — сказал хозяин. — От души поздравляю вас, господин оберст- лейтенант, и со званием, и с орденом. Если позволите — он вам к лицу…» Из-за вина они выбились из намеченного графика на пятнадцать минут, но вино того стоило. Когда появился «бо-р-щ», хозяин откупорил
