Или сын, которого у меня никогда не было.
И похоже – уже не предвидится…
…Дело в том, что Веточке отстрелили яйца.
В прямом смысле этого слова.
Ласковый семнадцатилетний парнишка, всю свою недолгую жизнь проживший в когда-то благословенной Ялте, даже и не подозревал, что быть русским – это, оказывается, реально тяжкое преступление.
И очень тяжкое.
Наказание за легкомыслие наступило, когда в город вошли «объединенные отряды УНА-УНСО».
А мы – тупо опоздали.
Распаленные изнасилованием четырнадцатилетней Веточкиной сестры, пьяные в полный дым оранжевые борцы за незалежность заодно решили трахнуть и попытавшегося сдуру защитить девчонку ее старшего брата.
А потом стрельнули из помповика в пах.
Чтоб не размножались проклятые москали, значит.
Не портили, клятые угро-финны, расово чистую кровь великого украинского народа.
Обычная УНСОвская практика.
Как ни странно, семнадцатилетний Веточка, тогда еще – просто Ванюша Побегалов – выжил.
И стал одним из лучших боевиков знаменитой Седьмой террор-ячейки Русской партии Крыма.
Это было страшное место.
«Семерку» даже в самой РПК называли исключительно смертниками, туда шли только те, кому уже вообще нечего было терять…
…Короче, когда в самом начале открытой войны с Россией молодой бомбист с партийной кличкой Иветта прибился к Русскому экспедиционному корпусу, это существо уже не было человеком.
Это был компьютер, отягощенный неистребимой страстью убивать, любовью к мускулистым геям с большими толстыми приборами и явными садо-мазохистскими наклонностями.
…В батальоне Веточка, конечно, немного оттаял.
А когда мы с Заикой Шурочкой четыре километра волокли его на плащ-палатке под минометным огнем до медсанчасти, парень проникся уже окончательно.
Батальон стал для него семьей, сослуживцы – братьями, а я, простите за нескромность, – отцом родным.
Такие дела.
Когда война как-то сама собой закончилась (воевать за выжженный и полностью разоренный Крым стало просто незачем), Веточка увязался за мной в Москву.
Сначала поработал у моего отца в службе безопасности, а потом, когда папаша сделал ноги, а его корпорация развалилась, прибился к моей, отмороженной на всю, врать не буду, голову бригаде.
Мы тогда как раз на Кавказ собирались, на очередную заварушку.
Под хороший контракт.
Но это, простите, – уже совсем другая история…
…«Подвал» рекламировался в столице, как «место встреч и общения свободной молодежи».
А на самом деле был обычным, хотя и более или менее чистеньким и дорогим гадюшником.
Впрочем, других ночных заведений в моем любимом городе уже давным-давно просто не было…
…Над вдавленным в древний бетон входом в бункер штатного бомбоубежища бывшего столичного автогиганта висел здоровенный рекламный щит: «Употребляйте К-7. Чистый. Белый. Не вызывающий привыкания».
Внизу более мелким шрифтом: «Напоминаем, что распространение тяжелых наркотиков без лицензии преследуется по закону».
А еще ниже, уже от руки, черной краской из дешевого пульверизатора, юношеским неровным почерком: «С лицензией, без лицензии – мы все равно вас достанем! Рано или поздно, но неизбежно!».
И черный стилизованный рисунок расправленного птичьего крыла.
Почему-то лично мне верилось только в самый последний слоган.
Не нравилось, но верилось.
«Черные Крылья» и сами шутить не умели, и чужие шутки тоже довольно хреново понимали.
У фаши вообще всегда было тяжело с чувством юмора.
Насколько я помню из прочитанных в детстве книжек – во все известные исторические времена.
А уж сейчас-то – реально тем более.
Ой, как реально…
…«Харлей» я, разумеется, бросил на охраняемой стоянке.
Это было одно из немногих мест в городе, где моему железному коню тупо было нечего опасаться.
Стоянку, как и сам клуб, контролировал Жизель, лидер городских «голубых».
А Жизель уже очень давно и безнадежно болел хоть и древней, но все-таки почему-то неизлечимой формой СПИДа, и терять ему было ну совершенно нечего.
Поэтому он не боялся никого.
А вот его боялись очень и очень многие.
Годом раньше, годом позже – какая, в принципе, разница для человека, который все равно знает, что приговорен.
Самое смешное, это продолжалось уже лет, как минимум, пятнадцать, и к тому, что он умирает, давно все привыкли.
Тем не менее, с ним старались не связываться даже самые крутые криминалы.
Так, чисто на всякий случай.
А то – мало ли что…
…Я кивнул знакомому охраннику и направился ко входу в бункер.
Веточка, засранец, это место слишком любил, чтобы я мог избегать данный отстойник.
Ну, а если уж приходилось посещать, то надо было и соответствовать.
Я вообще очень не люблю чего-то бояться.
А значит, иногда нужно делать так, чтобы все было ровно наоборот, и боялись именно меня.
Жизнь.
Будь она, сука такая, неладна.
К тому же, согласно древней шутке, все прекрасно знают, чем эта сволочь все одно рано или поздно заканчивается…
Но ничего тут уж не поделаешь.
Сплюнул, сделал морду кирпичом да двинул.
Делов-то.
Жизель, он хоть и отморозок, но далеко не дурак.
Прекрасно знает, что в этой жизни можно, а о чем даже лучше и не задумываться.
Он, конечно, очень крутой.
Но я, наверное, все-таки немного покруче.
Не сам по себе, разумеется…
Правда, на входе в сие небогоугодное заведение меня все-таки ждал один, но очень неприятный сюрприз.
У стальной двери, изображая из себя фейс-контроль, болтался здоровенный незнакомый детина.
С веселеньким, радикального розового цвета ирокезом и здоровенным крупнокалиберным обрезом, сочиненным, судя по всему, из какого то древнего штуцера.
– Ты, бэндик! – глаза юноши были полны жизнерадостного оптимизма и вполне себе идиотического превосходства. – Ты мне не нравишься, канай отседова!
Я, врать не буду, икнул.
Нет, ну не охренеть, а?!
Вот уж, блин, извините, – нечаянная радость нарисовалась…
…Я бы его, конечно, смял.
