лежали в дрейфе. Командующий отдал распоряжение двигаться намеченным курсом, чтобы подтолкнуть противника к действиям. Ждать пришлось недолго. Паруса тронулись с места, теперь их стало больше. Джон снова был занят. Дане изменил курс и направил всю флотилию прямо на противника.
К своей досаде, Джон почувствовал, что дрожит. Оттого, что он заметил это, страх только увеличился. Повторение битвы под Копенгагеном он считал маловероятным, но от этого ему не стало легче. Вот почему он постарался представить себе, что все это когда-нибудь закончится. На западе находился остров Пулау- Аур. Он подумал о том, что, наверное, именно туда попытаются высадиться оставшиеся в живых, англичане и французы. Интересно, будут ли они делиться продовольствием и принимать совместные решения? Или они просто поубивают друг друга? Но и эти мысли заключали в себе страх. Тогда он решил думать о совершенно иных вещах, полезных и вполне безобидных. Он принялся перебирать в уме: «Провиант, вода, кремень, инструменты, перевязочный материал, оружие с боеприпасами…» Это был список предметов, которые положено было взять с собой в шлюпку в случае кораблекрушения. Джон знал его наизусть. От страха ему избавиться так и не удалось, зато он смог хотя бы унять дрожь.
Отчего Дане не воспользовался ночной темнотой, чтобы скрыться? Ведь риск тогда был бы значительно меньше. Ну не настолько же он безрассуден, чтобы принять настоящий бой?!
Джона охватила слабость, но он продолжал смотреть вперед, расшифровывать сигналы, передавать их дальше, отвечать. Каждый сигнал, поступавший извне, заставлял его мозг работать. Если же никаких сигналов не поступало, он двигался дальше по списку: «Подзорная труба, секстант, компас, хронометр, бумага, лот, рыболовные крючки, котелок, иголка…» Страх его был велик, но и список был достаточно длинным. К числу немногочисленных предметов, которые категорически не подлежали спасению с тонущего корабля, относился и «священный камень».
Дрожь, пожалуй, стала еще сильнее.
«Шест, парусина, нитки, флажки…»
Военные корабли стремительно приближались.
— Сигналить! — бормотал Джон. — Господи, сделай так, чтобы все обошлось, сделай так, чтобы я только сигналил!
Чуть ли не первый снаряд, выпущенный французами, попал в рулевого «Графа Кемдена». Дане посмотрел на замершего в ожидании запасного и мотнул головой. При этом он склонил голову вбок так, что его лоб показывал в сторону руля, а подбородок — в сторону подчиненного. Наверное, он мог бы сказать: «Замените его!» — но место у руля все было залито кровью, и потому он предпочел объясняться без слов. Затем он вынул часы и стал внимательно изучать их, как будто самым важным в смерти Джеймса Медликотта был именно час и миг, когда это произошло.
Теперь Джон дрожал еще больше. Он думал, как бы ему это скрыть. Никто не может держать мертвой хваткой собственное лицо, собственное тело. Он наклонился к убитому и подхватил его на руки, как берут на руки детей или женщин. Мокридж рассказывал как-то о мальчике из Ньюкасла: ему было девять лет, однажды вечером он свалился от усталости и угодил под работающий станок. Джона тогда очень напугала эта история. Он часто представлял себе, как он вынес бы на руках покалеченного ребенка, если бы оказался в тот момент где-то рядом.
— Он же умер! — крикнул ему один из ласкаров.
Джон ничего не ответил на это. Он заботливо нес тело погибшего дальше, не встречая на своем пути никаких препятствий. То, что он делал, было, конечно, совершенной бессмыслицей. Но раз уж он начал, он должен довести начатое до конца, тем более что это позволяет ему скрыть собственную дрожь. Пушки грохотали, корабль трясло и подбрасывало. Джон положил убитого рядом с ранеными и поспешил удалиться. Судовой лекарь установит потом, что сделать уже ничего было нельзя. Джон тронулся в обратный путь. Он твердо был уверен в том, что не трусость побудила его совершить сей бессмысленный поступок. Это был своего рода протест, знак порицания, вот что это было. Тут нет ничего недостойного. Теперь его дыхание выровнялось, страх отступил. С верхней палубы он, наверное, скоро увидит, как французы двинутся на них, чтобы взять на абордаж. Джон не желал принимать и это, как не желал он принимать все остальное в данной ситуации. В нем не осталось ничего, кроме упрямства.
— Я не могу одобрить все это и сражаться не буду! — твердил он.
Он решил, что будет только смотреть, замрет, как скала, в ожидании исхода, живой или мертвый. Для войны все слишком медлительны, не только он один.
Джону осталось одолеть последнюю лестницу, выходящую на цалубу. Сохраняя совершенное спокойствие, он шагал наверх, и не было в этот момент на судне человека более уверенного, чем он, вне всякого сомнения.
Но испытания не получилось.
Все вышло совершенно иначе.
Меньше чем через час Джону поступила команда подать новый сигнал: «Общее преследование противника, два часа». Французы сломались и дали деру, спасаясь от погони, в которой принимало участие шестнадцать судов английского торгового флота, с трюмами, забитыми доверху товаром, японской медью, селитрой, агар-агаром. Пять военных кораблей, оснащенных пушками и снарядами, с целым батальоном солдат на борту, все как один под ружьем, устремились вдаль.
Прошло какое-то время, прежде чем Джон заметил, что все вокруг него смеются, хохочут во всю глотку, без удержу, оттого что соединились в этом мире в одном мгновении миг безумия и миг светлой радости, когда кто-то на баке воскликнул:
— Мне кажется, они нас не хотят!
Не сразу Джон заметил, что и сам он смеется и что его строптивое упрямство при этом никуда не девается, а только выливается в смех, почувствовав наконец свободу.
— Мистер Уестолл, — раздался с кормовой палубы голос командующего. — Надеюсь, вам удалось сделать несколько хороших рисунков?!
— К сожалению, нет, сэр! — ответил художник. — Этот учебный маневр начался так неожиданно и протекал так бурно, что я как-то не успел.
Теперь всех рассмешило слово «учебный маневр», и опять полилось веселье.
Ради победы Натаниэл Дане поставил на карту все. Теперь он был героем. Они все были героями.
Командующий пригласил офицеров и капитанов на флагманский корабль отпраздновать «победу у берегов Пулау-Аур». Он поднял бокал и сказал:
— Нам удалось победить только потому, что Бог был милостив к нам, и потому, что мы не торопились. Семь раз посмотреть, один раз действовать. Молодежь часто не понимает этого. Лучше делать медленно, но без ошибок, чем быстро, но с ошибками, потому что каждая ошибка может оказаться последней. Верно, мистер Франклин?
Теперь все смотрели на Джона, ожидая, наверное, что он сейчас радостно скажет, как и положено: «Да, сэр». Но вместо этого он молча уставился на командующего. Видно было, что он немного дрожит. Чудеса, да и только! Все очень удивились. Но Джон как раз начал складывать предложение, которое он собирался сказать. Чтобы, однако, не испытывать терпение окружающих, он решил пока начать так:
— Сэр, я не одобряю… — сказал он и задумался над тем, как же построить фразу дальше.
Все вдруг притихли. Ему ничего не оставалось, как взять с бою главное предложение:
— Война, сэр, она для нас для всех слишком медленная!
Пока все вокруг смеялись, он лихорадочно пытался сверить только что сказанное с тем, что он собственно собирался сказать. Но у него ничего не вышло, особенно после того, как Фаулер хлопнул его от души по плечу, и все опять перепуталось.
Только командующий, быть может, понял, что он хотел сказать, или, во всяком случае, попытался понять.
— Нет, не бывает ничего слишком медленно или слишком скоро, — сказал он серьезно. — Время мое — в Твоих руках, Господи. Спаси меня от моих врагов и от тех, кто преследует меня! — Он помолчал и добавил: — Вот и мистер Франклин наконец порадовал нас целым предложением, а то прежде у него одни паузы выходили. Он нам еще всем покажет! Славный денек сегодня, однако!
Никто из присутствующих ничего толком не понял, но все равно все рассмеялись, будто услышали хорошую шутку. Они смеялись, чтобы уважить, как положено, почтенного победителя.
Скоро уже не было на «Графе Кемдене» человека, кто бы не знал, что Джон имел в виду совсем
