стаканчик виски и завалился спать. Разбудили его только поздним вечером.
Естественно – Художник.
Глава 1
Сашка, по своему обыкновению, приперся без звонка.
Сопя, отстранил с пути полуголого шефа и, ни слова не говоря, почапал на кухню, оставляя на относительно чистом полу грязные мокрые следы сорок последнего размера.
Операторы вообще народ, как правило, крупный.
Потаскай-ка на себе эдакую бандуру.
Когда слегка ошалевший Глеб доплелся за ним до небольшой «советской» кухоньки, на столе уже стояла запотевшая бутылка «Русского стандарта», лежали полиэтиленовые пакетики с рыночными соленьями, а Художник продолжал деловито разгружаться.
– Во, – сказал он, доставая из пакета пачку пельменей в красивой картонной коробочке, – я в прошлый приезд такие жрал. Ничем от домашних не отличаются. Как сибиряк свидетельствую…
Глеб зевнул, деликатно прикрывая рот ладонью, потянулся за валявшейся на холодильнике початой пачкой «Парламента».
– Тебя что, опять Нелька выгнала?
– Не-е… – Сашка немного подумал и засунул пельмени в морозилку. – Куда ж она меня выгонит… Я хоть и алкаш, но все ж таки кормилец… На съемках она, сериал какой-то бацают в Риге. Через месяц только приезжает. Если отгулы дашь, сам к ней смотаюсь. А то, небось, трахается там с каким-нибудь лабусом…
Глеб хмыкнул и, повертев в руках полупустую сигаретную пачку, отправил ее обратно на холодильник.
– Кто б мне самому отгулы дал… Вот что. Тряпка под раковиной, тапочки в прихожей. Ты сейчас наводишь порядок здесь, я привожу в порядок себя. Окей?
И отправился в ванную плескать себе в лицо холодной водой и причесываться.
Причем надолго.
Когда он вернулся – свежий, гладко выбритый (а, раз начал приводить себя в порядок, то чего уж там), в чистой футболке и синих домашних джинсах, – грязные следы были тщательно вытерты, водка разлита по небольшим стопарикам, огурчики, помидорчики и прочая черемша аккуратно сервированы в большой белой тарелке, черный хлебушек и колбаска старательно порезаны, а сам Сашка, собрав роскошную русую гриву в тугой хвост, склонил буйну головушку над дымящейся кастрюлей.
Пельмени варил.
Те самые.
Проникся, сволочь…
Глеб хлопнул Художника по плечу и протянул ему рюмку:
– Ну, вздрогнем, что ли… С возвращеньицем!
Вздрогнули.
Похрустели в задумчивости малосольными огурчиками: уж что-то, а соленья Сашка выбирать умел.
Как и водку.
Вдумчив был в этом вопросе – аж до безобразия.
Глеб со вкусом закурил. Вот теперь он почувствовал себя дома по-настоящему.
Сашка помешал в кастрюле и немедленно разлил по второй:
– Скоро готовы будут… Жрать хочу – помираю. Давай сначала заправимся, а о делах потом поговорим, хорошо?
Глеб немного помолчал.
Еще раз затянулся, не торопясь выпустил в потолок тонкую струйку дыма, хмыкнул, пробарабанил пальцами по столу какую-то одному ему известную африканскую мелодию и только потом внимательно посмотрел на слегка засуетившегося оператора.
– А что, у нас есть какие-то дела?
– Да есть, есть, шеф. Дела, они, дрянь такая, всегда найдутся, – неожиданно зачастил Сашка и почти умоляюще посмотрел на своего внезапно ставшего строгим начальника. – Только давай пожрем сначала, а? И выпьем по чуть-чуть, ладно?
Глеб еще немного помолчал, поиграл желваками, докуривая внезапно начавшую горчить сигарету.
Потом покачал головой и, кивнув, так же молча поднял наполненную до краев рюмку.
Чокнулись.
Ледяная водка привычно обожгла горло, и он поспешно завернул в колбасный лепесток дольку маринованного чеснока.
Сашка неожиданно вскочил, засуетился:
– Блин… Что ж я, дурак… Пельмени ж сейчас переварятся…
Когда Художник разложил пельмени по тарелкам и обильно полил их сметаной, выпили, не чокаясь и ничего не говоря, обязательный «третий тост». Молча покурили, поминая тех, кто уже никогда не вернется домой.
Разлили по четвертой.
– Будем!
– Будем…
И накинулись на горячие, исходящие медленно сводящим с ума ароматом, действительно почти домашние пельмени.
Когда пельмени были доедены, а литровая бутылка «Стандарта» более чем наполовину опустела, Глеб надел резиновые перчатки и отправился мыть посуду. Художник смотрел на это дело крайне неодобрительно, и даже Нелька, девочка весьма и весьма аккуратная, никак не могла приучить его не оставлять горы грязной посуды в раковине.
Поэтому в ее отсутствие Сашка старался дома вообще не есть.
Девка горячая, даром что актриса. Приедет со съемок, может грязной тарелкой и башку расшибить.
Ходи потом… перевязанный…
Вот чайку правильного заварить – это совсем другое дело. Тем более, что у начальника чая дома полно – и черного, и зеленого, и красного.
И, что самое главное, – листового.
Дурацкие бумажные пакетики оба, не сговариваясь, презирали: один благодаря полуаристократическому воспитанию, другой…
А черт его знает, почему Художник презирал фасованный в пакетики чай.
Загадка природы…
Вот почему он его с сахаром не пил – это понятно.
Глеб приучил.
Как говорится, если вы любите горячие сливки с сахаром, то зачем туда добавляете еще и кофе…
Когда посуда была перемыта, а чай заварен, Глеб решительно убрал со стола водку.
Разговаривать, так разговаривать.
Потом посмотрел на расстроенного Художника и, смилостивившись, принес из комнаты бутылочку старого армянского коньяка, настрогал аккуратными лепестками лимон, разлил драгоценный янтарный напиток по маленьким серебряным рюмочкам.
Коньяк Глеб предпочитал пить именно так: «а ля рюс», по-русски, то есть. Как пили его некогда господа гвардейские офицеры: одним глотком, зажевывая потом душистым лимонным колечком.
И чтоб близко не было никаких «Реми Мартанов», «Мартелей» и прочих «Хенесси».
Исключительно «Ахтамар».
Ну, на самый худой конец, – «Ани».
Отец приучил, бывший карьерный дипломат.
Эх, папа, папа… Что ж ты так рано ушел?
Или не выдержало сердце при виде того, как разваливают державу, ту самую державу, которую ты так старательно строил всю свою, увы, не такую долгую, как хотелось бы, жизнь?
И мама после тебя только полгода прожила…
