Потом, не спрашивая разрешения и не чокаясь, хватанул рюмку «Ахтамара».
Наконец выдавил:
– Ну… пятеру… Понимаешь…
– Не понимаю. Долгов у тебя, кроме как передо мной, – нет, хрен кто даст, так?
– Ну… так…
– Машины у вас с Нелькой вполне нормальные, тебе все равно ничего, кроме «нивы», доверить нельзя, квартира – получше чем у меня, от Нелькиных родителей осталась. Куда тебе пятера? Пропить решил?!
– Ну, не совсем пропить… – Художник стыдливо дергал роскошный русый хвостище, Глеб всегда завидовал – эдакая красота, и такому придурку досталась. – Так… погулять…
И покраснел, как школьник, которого родители застали за мастурбацией.
Глеб не выдержал.
Расхохотался, хлопнул приятеля по плечу:
– Вот и пропьешь. Только не один. Со мной. Понял?
Сашка вздохнул.
Понял.
Чего ж тут непонятного…
Поехали пропивать…
Глава 2
…В казино Глеб приехал уже один.
Полуподпольное, разумеется.
Других-то не осталось.
А художника сняла в «Бункере» какая-то длинноногая, веснушчатая и порядком уже поддавшая ирландка, видимо польстившись на внушительные габариты и обалденный хайр оператора.
Ну, что ж.
Судя по всему, девочка не прогадала.
Хапнет сегодня российской экзотики – мама не горюй. Будет потом, чем перед подругами хвастаться.
А Глеб отправился в картишки перекинуться.
В карибский покер.
Желательно – шестикарточный и с двумя антэ. Любил он это дело, чего уж тут говорить.
Но – по маленькой.
Если не напивался, разумеется.
Поставил для начала по десять на антэ, пару раз проиграл, удвоился, поймал стрита, потом опять удвоился, потом принесли виски, и дальше Глеб уже ничего не помнил.
Вернее, помнил.
Но так… смутно…
Только голова с похмелья жутко трещала.
В частности, откуда это тело рядом с ним на кровати – точно не помнил. Проверять же не стал – как раз по причине больной головы.
Ему бы до аптечки с аспирином добраться, какие уж тут, на хрен, проверки…
Судя по изящной щиколотке, выпроставшейся из-под простыни, тело было явно женское – и то слава Богу.
Рецепт выживания был прост, как все гениальное: две таблетки «байеровского» аспирина растворить в холодной воде и запить этим пойлом таблетку пенталгина.
Потом – ждать.
И никаких опохмелов.
Неправильный опохмел ведет к длительному и неконтролируемому запою.
Плавали, знаем…
А после того как башка чуть-чуть пройдет – немедленно в душ.
В горячий.
По принципу – или сварюсь, или приду в порядок.
Потом и с телом можно будет разобраться.
Пусть поспит пока.
Недолго осталось.
После душа стало полегче.
Нельзя сказать, что совсем хорошо, но – вполне терпимо.
Так сказать, пациент был уже скорее жив, чем мертв.
Прежде чем будить случайную подругу, Глеб решил выпить кофе и подвести финансовые итоги вчерашнего загула.
Открыл кошелек – и аж присвистнул.
Когда он уходил из дома, в его бумажнике лежало ровно двадцать пять бумажек по сотне баксов.
Честно поделенные с Художником пять штук.
Сейчас их там было как минимум в три раза больше.
Это ж надо…
Нет, конечно, случалось, что он не помнил, как проигрывался. Вдрызг, под ноль, вусмерть, с соплями, с суетливым поиском денег у друзей и знакомых. Это потом, повзрослев, помудрев, перестал брать с собой в казино сумму больше той, какой потом будет до ужаса жалко.
А до этого…
Всякое бывало.
Но чтоб не помнить, как выиграл…
Это что-то…
Может, пить бросить?
Вот ведь, блин…
Второй сюрприз ожидал его, когда он пошел будить тело. Тихо, стараясь не шуметь, включил торшер и легонько потрепал за худенькое, изящное даже под простыней плечико.
Тело неожиданно гибко высвободилось из-под простыни и явило миру сначала бесподобную копну пепельных волос, а потом огромные серые глазищи, в которых на веки вечные поселились скачущие бесенята.
От неожиданности он сел.
Прямо на пол.
– Татка?!
Татка Шувалова была особой более чем известной. Веселая такая девушка, любимая жена хорошо известного всей Москве банкира с определенно бандитскими наклонностями.
Очень веселая.
Особенно, если учесть печальную славу ее муженька, которым она вертела, как хотела.
Прямо в лицо ему говаривала: мол, пьяная баба – пизде не хозяйка.
Муженек терпел.
Видать, по причине слишком сильной любви.
В смысле, ее, Татку, терпел.
Зато уж на любовничках ее, случайных и не случайных, – отыгрывался по полной программе.
Вот такая вот была веселая девушка…
Обхохочешься.
Татка гибко подобрала под себя ноги и села по-турецки, ничуть не стесняясь обнажившейся груди.
А чего тут?
Такой груди стесняться – себя не уважать.
Бесенята в ее серых глазищах запрыгали еще веселее.
– Ой, Глебчик! А ты что, не помнишь ничего, бедняжка? И как у мужика моего меня из-под носа украл, не помнишь? И как он нам в след убить тебя грозился, тоже не помнишь?
Глеб сглотнул внезапно ставшую очень густой слюну.
