— У него слабое зрение, — пояснил Кельвин.
— Тогда лучше бы держаться от него подальше. Где-нибудь в соседнем округе.
— Этого будет недостаточно, — возразила потрясенная Габи. — Он тебя и в соседнем округе ненароком задницей заденет. Надо мотать в соседний штат.
Нос уже исчез, а Свистолет все продолжал скользить мимо. Скользить. Мимо. Все мимо и мимо. Все скользить, и скользить, и скользить. Казалось, ему конца не будет.
— Куда он собрался? — спросила Сирокко.
— Ему нужно время, чтобы остановиться, — объяснил Кельвин. — Скоро он развернется как надо.
Сирокко и Габи наконец присоединились к Кельвину на краю обрыва, не желая упустить деталей захватывающего действа.
От начала до конца пузырь по имени Свистолет составлял добрый километр. И для полного сходства с увеличенной копией германского цеппелина «Гинденбург» ему не хватало только свастики на хвосте.
Впрочем, нет, решила Сирокко. Не только. Воздушные корабли составляли ее хобби, она даже активно участвовала в проекте НАСА по сооружению одного дирижабля размером почти со Свистолет. И, тесно сотрудничая с инженерами проекта, достаточно близко познакомилась с чертежами LZ-129.
Форма была та же самая: вытянутая тупоносая сигара, суживающаяся почти до острия на корме. Внизу даже болталось что-то вроде гондолы, хотя заметно ближе к корме, чем у «Гинденбурга». Цвет был совсем не тот — и фактура поверхности тоже. Не просматривалось никакой связующей конструкции; Свистолет был гладким, как старые дирижабли Гудериана. Только теперь, на свету, Сирокко заметила, что поверхность пузыря маслянистая и что поверх основного синевато-серого тона он переливается всеми цветами радуги.
А еще у «Гинденбурга» не было шерсти. А у Свистолета была — по всему поперечному брюшному гребню. Гуще она росла в середине, а ближе к краям оставалась лишь скудная синеватая поросль. Под центральным узелком, или гондолой, или как там это называлось, висел пучок нежных щупалец.
Наконец — глаза и хвостовые плавники. Заметив один боковой глаз, Сирокко решила, что должны быть еще. Вместо четырех несущих поверхностей у Свистолета были всего три — две горизонтальные и одна рулевая. Сирокко видела, как все три гнутся, пока чудовищный пузырь пытался развернуться к ним носом, одновременно убирая назад половину своей длины. Плавники были тонкими и прозрачными, как крылья махового порхача О'Нила, а гибкостью не уступали медузе.
— И ты… гм, ты с этой дулей общаешься? — спросила она у Кельвина.
— Очень даже. — Доктор радостно улыбался пузырю. Таким счастливым Сирокко его никогда не видела.
— Значит, язык выучить несложно?
Кельвин помрачнел.
— Нет, не сказал бы.
— Ты здесь уже… сколько? Семь суток?
— Я же сказал — я знаю, как с ним разговаривать. И еще кучу всякой всячины про него знаю.
— Так как же ты это узнал?
Вопрос Кельвина явно озадачил.
— Когда проснулся, я уже все знал.
— Как-как?
— Просто знал — и точка. Когда я впервые его увидел, я уже все про него знал. Когда он ко мне обратился, я понял. Просто, как дважды два.
Про себя Сирокко не сомневалась, что никакие тут не дважды два. Но Кельвин явно не жаждал дальнейших расспросов.
Добрый час ушел на то, чтобы Свистолет как следует развернулся, а затем аккуратно пододвинул свой нос к самому краю обрыва. В течение всей операции Габи и Сирокко понемногу пятились назад. Малость полегчало, когда они увидели его рот. Это оказалась метровая прорезь в двадцати метрах над передним глазом — смехотворно маленькая для существа Свистолетовых габаритов.
Немного ниже рта было еще отверстие — сфинктер — служившее одновременно клапаном для сброса избыточного давления и свистком.
Изо рта вылезло что-то твердое и продолговатое — и потянулось к земле.
— Пойдемте, — поманил их Кельвин. — Пора на борт.
Ни Габи, ни Сирокко даже в голову не приходило воспользоваться подобным транспортом. Они лишь немо вытаращились на Кельвина. Тот сначала казался раздосадованным, затем снова заулыбался.
— Понимаю, вам трудно поверить, но это правда. Я действительно знаю про него массу вещей. И уже катался. Свистолет прекрасно слушается; кроме того, ему все равно по пути. И он абсолютно безвреден. Ест только растения — да и то совсем немного. Много ему нельзя, иначе он потеряет высоту. — Кельвин поставил ногу на непомерно длинные сходни и направился ко входу.
— А что это за штука, по которой ты идешь? — поинтересовалась Габи.
— Пожалуй, ее можно назвать языком.
Габи закатилась явно фальшивым хохотом, который вскоре перешел в кашель.
— А не слишком ли это того… в смысле — этого? Мать твою, Кельвин! Ведь ты стоишь на языке этой адской махины и любезно предлагаешь мне пройти к ней в рот! И что там дальше — глотка? А на конце глотки — ну, пусть не желудок, но нечто со сходными функциями. И для тех замечательных соков, которые начнут нас там обволакивать, у тебя тоже будет наготове удобное объяснение!
— Габи, клянусь, он безвреден как…
— Нет уж, спасибо! — заверещала Габи. — Может, я и дура, но все-таки не настолько! Чтобы я сама, по доброй воле, вошла в пасть вонючего монстра? Ну и козел же ты, Кельвин! Ты сам-то хоть понимаешь, о чем просишь? Меня тут недавно уже один раз жрали. И второй раз этих радостей я не хочу!
Она уже дико визжала, вся тряслась, а лицо ее побагровело. Сирокко готова была подписаться под каждым словом Габи — но лишь на уровне эмоций. И потому поставила ногу на язык. Он оказался теплым, но сухим. Обернувшись к Габи, она протянула руку.
— Идем, подружка. Я ему верю.
Габи перестала трястись и потрясенно уставилась на Сирокко.
— Ты ведь меня не бросишь?
— Конечно нет. Ты полетишь с нами. Мы должны спуститься к Биллу и Август. Идем, где же твоя отвага?
— Так нечестно, — захныкала Габи. — Я не трусиха. Только об этом меня не проси.
— И все-таки я прошу. Единственный способ одолеть страх — это встретить его лицом к лицу. Идем.
Габи еще долго мялась. А потом расправила плечи и пошла — будто на эшафот.
— Только ради тебя, — заявила она. — Потому что я тебя люблю. Я не должна с тобой расставаться — даже если это будет значить гибель для нас обеих.
Кельвин как-то странно взглянул на Габи, но промолчал. Пройдя через рот, они оказались в узкой полупрозрачной трубке с тонким полом и совсем тонким потолком. Прогулка вышла долгая.
В середине живого корабля оказалась объемистая сумка, на которую Сирокко обратила внимание еще снаружи. Размеры этой сумки из плотного, прозрачного вещества составляли сто метров на тридцать, а на дне ее лежал слой перемолотой древесины и листьев. Компанию трем землянам там составили небольшие животные: несколько смехачей, целая коллекция более мелких видов и буквально тысячи крошечных гладкокожих существ не крупнее землеройки. Подобно всем прочим фемидским животным, зверьки эти не обратили на новых пассажиров ни малейшего внимания.
Видно было сразу во все стороны, и Сирокко заметила, что они уже успели немного отплыть от края обрыва.
— Интересно, — полюбопытствовала Сирокко, — если это не Свистолетов желудок, то что же это такое?
Кельвин смутился.
— А я и не говорил, что это не желудок. Мы как раз на пище и стоим.
