впечатлениями.
Радио казалось нам чудом, фантастикой!
— Это еще что! — говорил какой-нибудь бывалый комсомолец.— Это, ребята, еще не самое настоящее радио! При социализме знаете как будет? На каждой улице — радио. Сад, палисадник—и там радио. У каждого в доме будет радио. И целый день играет музыка! Под, музыку будем работать, есть, засыпать. И будить нас, чтобы вставали на работу, будут не тычки под девятое ребро, а звуки веселой музыки!..
Ворочаясь без сна на своем диване-инвалиде и слушая джазовую вакханалию, доносившуюся с острова, я невольно рассмеялся, вспомнив про «настоящее радио».
«Удивительное дело,— подумал я,— в те годы музыка представлялась нам высшей ступенью культуры, а теперь, когда музыка звучит повсюду, надо — не надо,— она, вернее сказать, такое ее распространение, кажется мне признаком безкультурия».
В самом деле — мы объелись музыкой! В любое время суток включишь свой приемник—музыка рвется в уши! Не включаешь — все равно музыка тебя преследует! Динамики всюду натыканы. Везде —в поезде, на теплоходе, в лесу, на море, на реке, на луне — нет такого уголка, где тебя не достала бы музыка! Увы, по большей части она приносит не наслаждение, а досаду и раздражение.
У меня есть друг композитор. Как-то я сказал ему:
— Может быть, это я так устроен, что музыка действует на меня как сильный нервный раздражитель?
Друг-композитор только рукой махнул.
Да и я тоже не знаю, куда деваться от этого музыкального засилья! Я лично, например, чужую музыку слушаю теперь только в случае крайней нужды — по обязанности... А сам свою все-таки пишу помаленьку!
Джаз на острове продолжал греметь, рычать в мяукать. Пока не прекратится это раздражающее пиршество звуков, заснуть мне не удастся. Однако не надо так переживать и волноваться. В конце концов все же на свете кончается, кончится и музыка на острове буду считать до ста — может быть, усну. Один... два… три... Нет! Все-таки это самое доподлинное хулиганство! Почему из-за их веселья другие должны мучиться?! Хотя... может быть, это я эгоист, а не они?
Мой друг и сосед Махмут по этому поводу сказал бы;
— Попробуй поставить себя на место тех парней а девушек, которые танцуют под звуки этого джаза там на острове, и ты увидишь все в ином свете!
Я представил себе Махмута, говорящего мне эти слова, и действительно стал успокаиваться. И музыка вроде бы зазвучала потише, стала понятнее и ближе моей взбаламученной душе. Мысли мои перешли на иную орбиту. Разве я сам, вступая в комсомол, не мечтал о том, чтобы для всех, кто трудится, наступила счастливая жизнь?! Разве не ради этой идеи вынес я вместе со всем народом и голод, и холод, и муки войны?! Ведь все это я вытерпел и вынес именно ради тех, кто сейчас беспечно танцует на волжском острове под джазовую музыку! Разве они не народ? Жизнь ушла далеко вперед и, может быть, давно уже обогнала твои юношеские мечтанья и твои представления о нормах счастливой жизни. Новое время — новые песни.
Я задремал и не слышал, как музыка утихла. Разбудил меня звон гитары над самым ухом. Только этого мне не хватало! Это уже штучки Тази!
Посмотреть на него — всем мой друг хорош, всюду поспевает, все умеет делать. А своей дырявой лодкой не может распорядиться. Пустил бы хоть на дрова, что ля, если уж это дырявое корыто никто не хочет даром взять.
Третье лето старая лодка Тази валяется под забором, И как раз напротив моих окон. Единственную ценную деталь — крепкую цепь-чалку — Тази снял в, понимая, что покупателей на свой дырявый «дредноут» ему не найти, написал аа картонке объявление: «Отдаю лодку бесплатно, пусть желающий придет и возьмет!» Это объявление он вывесил на участке одного из молодых наших садоводов.
Среди нашей молодежи есть, конечно, лодыри, но дураков нет. Или их очень мало. Молодые садоводы сразу сообразили, что ремонт даровой лодки обойдется им дороже, чем покупка новой. Я сам был свидетелем такой сцены: к Тази явился один молодой человек. Еще недавно он был его учеником, но теперь уже «распределен» и работает в издательстве. И даже садовый участок успел получить.
Тази принял его приветливо. А когда узнал, что тот пришел поговорить насчет лодки, и вовсе обрадовался. Повел к себе, напоил чаем и даже «тазивином» (смородиновой настойкой собственного изготовления), а на закуску выставил копченную домашним способом рыбу и жареного леща из сегодняшнего своего улова.
Молодой человек с удовольствием пил чай и «тазивин», хвалил леща. В особенности ему «тазивин» понравился: хозяин не успевал рюмку наполнять. Потом мы втроем пошли смотреть лодку.
Тази и я не жалели красноречия, говоря о былых заслугах дырявого ветерана. Если заменить некоторые доски да законопатить дыры,— ого, как он еще послужит!
Молодой садовод внимательно слушал. Потом с видом знатока осмотрел лодку от носа до кормы и наконец сказал:
— Тази-абый, спасибо вам за такой милый подарок. Неловко как-то даром брать у вас лодку, но поскольку вы сами предлагаете... еще раз большое спасибо! Только я не могу сейчас же, немедленно у вас ее взять.
— Пожалуйста,— сказал Тази.— Возьмешь ее, когда тебе будет угодно.
— Если она кому-нибудь еще понравится, вы, Тази-абый, не стесняйтесь и смело отдавайте ее тому человеку, не дожидайтесь меня. Я не обижусь.
Сколько еще молодых садоводов пили чай и «тазивин» под копченую рыбу домашнего изготовления, я не знаю. Я знаю другое: лодка и нынче там, под моими окнами. Так и не нашлось охотников на даровой «дредноут», но остов его пришелся по вкусу любителям совсем иных дел, не связанных с плаваньем по воде.
Похитителей цветов, выйдя до зари на свой опасный промысел, сначала взбираются на лодку, а уж потом перелезают через мой забор.
Влюбленные парочки, когда смолкает музыка на танцплощадках, а старики засыпают чутким сном в своих фанерные домиках, приходят сюда и целуются со всеми удобствами, располагаясь на лодке, как на садовой скамейке.
Да еще если бы хоть одна парочка приходила! А то ведь сядет одна,— глядишь, вторая пожаловала, третья, четвертая. Остроты, смех, галдеж! И хоть бы остроты были настоящие! Но в молодости все, что ни скажи с расчетом на смех,— все кажется смешным до упаду. Посмеялись — начинают петь хором. Звенят гитары. Кто-то запустил транзистор. И вот уже опять у тебя под окнами пляшет море музыки со всех континентов! Попробуйте уснуть!
Звон гитары резко оборвался. Послышался милый девичий смех. Что-то стукнуло о дно лодки. И девушка, только что мило смеявшаяся, вдруг закричала пронзительным голосом. Наверное, ее кавалер, дуралей, или лягушку ей за воротник сунул, или неловко обнял... Опять кричит:
— Ой, пусти же меня!
Может быть хулиган на нее напал?
— Ой, ма-ма-ма-а...
Вскакиваю с постели, спешу на помощь, не успел до двери дойти — она под окнами уже смеется. Смех у нее как рассыпавшееся серебро. Снова ложусь. Вот глупышка! Чего, спрашивается, орешь тогда дурным голосом на всю округу?! Да потому и орет, что молода еще и глупа. Вот они уже и заворковали, как голубки. Неужели уходят? Да, голоса удаляются. Уходите, милые, уходите поскорей!.. А я, может быть, хоть как-нибудь подремлю часик... Как бы не так!.. Снова шум шагов. Их двое, нет, четверо... нет, кажется, шестеро! Остановились подле проклятой лодки. Болтовня, смех! И, пожалуйста,— опять начал работать транзистор. Несколько слов по-английски — и музыка, музыка, музыка! Ей-богу, я сегодня сойду с ума. «Поставь себя на их место...» Ладно, поставлю... Действует совет Махмута. Стало легче. Был же когда-то я молод. О, эти молодые, глупые, счастливые годы!
Молодость ушла, а глупость, видать, осталась. Иначе разве стал бы я лежать и терпеть такое? Умный старик взял бы да и вышел к ним с палкой, прочел бы им ядовитую нотацию, научил бы уму-разуму!
