ВЯКНИ ЕЩЕ, ПАДАЛЬ, КЛИТОР ВЫРВУ!
Все посмотрели на меня с удивлением. Юноша откинулся на постель.
— Разговор окончен.
— Вы опять за свое?
— Я все сказал.
Влюбленного заломали. Он истошно орал и, повисая на руках, выкрикивал на весь дом: «Катя! Катя!», усиливая всеобщее омерзение. Менты озверели. Его спасало только наше присутствие, он это понимал и орал, брызгаясь, еще громче. Северов резюмировал:
— Я б такими наполнял баржи и топил в Финском заливе.
Щелкнули наручники, чмокнуло несколько оплеух. Девчонка не выдержала:
— Оставьте его. Я поеду.
— Не стоит — он же только этого и добивается.
— Я знаю. Он мне уже так надоел.
— Так оставайтесь. Слышь, парень, не пускай ее!
— Не надо. Не надо, Саш, я поеду. Я с ним поговорю…
Мы курили, стоя на мозаичном полу приемника. Я, Веня, девушка Катя и мент Тит. Под ногами угадывалось выложенное при царе «SALUSAEGRОTISUPREMALEX»[31]. Надпись пересекали дорожки следов и разводы половых тряпок. Северов ухмыльнулся:
— Символично.
Ромео обследовался. Добившись своего, он, лежа раненым героем, всю дорогу рассказывал Кате о своих чувствах, а узнав, что по ее просьбе едем не в дурку, повеселел и даже попытался вести задушевную беседу с ментом. Но тот за все время не произнес ни единого слова и лишь в приемнике, склонившись над зажигалкой и глянув вслед, коротко бросил:
— Обсосок.
Катя частила затяжками, не зная, куда девать ломкие пальцы. Скулы ее заострились, глаза потемнели, лицо осунулось.
— Да-а, довел он тебя. Бить пробовали?
— Некому.
— А парень твой?
— Его самого несколько раз отметелили. Этот подослал.
— Что, сам не пошел?
— Да какое тут «сам», о чем вы?
Тит угрюмо хмыкнул.
— Он гопоту подсылал, а сам невдалеке стоял, прятался. Потом, когда понял, что Саня не отступит, — травиться начал. Нажрется таблеток, записку напишет и звонит, прощается. Со мной, с родителями, с друзьями… Они, естественно, в скорую. Те приедут — дверь открыта. Не запирался. И таблетки подбирал неопасные. Мамаша его достала, мои меня задолбали, друзей общих всех подключил. Мы уж с Сашкой и квартиру сняли втихую, и телефоны сменили — все равно выследил. Вот, теперь новое шоу придумал — вешаться.
— Ну, и на фига ж ты с нами поехала?
— Я не знаю… Ничего к нему не чувствую, одно от вращение. Поговорить хотела по-хорошему.
— Ну и как, поговорила?
— Ни слова не дал сказать. Вон, товарищ сержант слышал.
Товарищ сержант прикурил новую сигарету.
— Зря ты его, доктор, в дурдом не свез. Мы б с ним в следующий раз не церемонились.
— Черт его знает, может, и зря… дай-ка и мне одну… думаешь, будет следующий раз?
— Да, как два пальца!
— Знаешь, такие вещи даром не проходят, это все равно что Провидение искушать. Выберет другого напарника, а у того, скажем, зуб на него чуть ли не с детства — полюбуется на конвульсии и уйдет, насвистывая: а повиси-ка, брат, подольше!
— Слушай, — Тит обратился ко мне, — а это не с то бой мы прошлой осенью синюшника констатировали? Тоже на ремешке вешался, попугай.
Было такое.
— А-а, помню-помню. Он еще на ремень ваты навертел и бинтом обернул, чтоб не давило. А вешался стоя: просто подогнул ноги, типа, если что — встану об ратно.
— И что?
— Не встал, Кать. Осиротел город.
Появился спасаемый.
— Слушайте, я еще на входе хотел спросить: а что здесь на полу написано?
— Сюда на носилках, отсюда в гробу!
— Ха! — В голосе клиента проскальзывало недоверие.
— Как дела? Горлышко не болит?
— Ничего не нашли. Отпустили.
— Ну, еще бы! Готовился, наверное, в Сеть лазал, да?
Он уже держался свободно, с наглинкой.
— Зря иронизируете. Вам, как доктору, это было бы познавательно, особенно про отравления: все расписано — и дозы, и комбинации… Рекомендую.
Господи, как же она с таким жить-то могла? Веня хотел было что-то сказать, но опередил Тит:
— Ну, ты мудак! — Его вдруг конкретно прорвало. — Ну ты, бля, чмо! Вали отсюда, чтоб я тебя здесь не видел!
Спорить с представителем власти молодой человек не хотел. Он повернулся к Кате:
— Пойдем? — и потом к нам: — Вы нас не подвезете?
— Нас?
— Да. Ко мне, на Руставели, я заплачу.
ОН ЕЕ ДАЖЕ НЕ СПРАШИВАЕТ!!! От стыда и унижения Катя заплакала.
— Божья роса — да, чувак?
— Не понял.
— Пешком дойдешь.
Мы вышли.
— Слышь, сержант, сядь в кабину. Вова, давай туда же, а потом в отдел, ладно? — Веня достал мобильник. — Говори номер, Кать.
— Зачем?
— Говори, говорю.
— Восемь-девять-один-один, семь-семь-два, два-один-восемь-два…
— Алло, Саша? Северов, со скорой. Катя с нами, мы едем, минут через пять будем…
— Да зачем, не надо. Я сама…
— Все в порядке… Да… Встречайте…
— Ф-ф-фу-ты, ё! Сколько время? — Без пятнадцати три. Шесть часов продержаться… Остановились. Бирюк заглянул в салон. — Идите, смотрите — тело лежит. — Да твою ж мать!
Пьянец.
— Цел?
— Цел. Спит, сволочь. Может, вытрезвон вызовем?
— Ага, сейчас — помчались они к нам среди ночи, в рукава не попадая. Давай его лучше в подъезд затащим? К батарее прислоним, чтоб не замерз, а поутру сам уйдет.
— Слушай, ну его на хер! — Это уже Тит вступил. — Мало ли, помрет он там, и нам в восемь утра труп подкинут — в самую пересменку.
— Блин!
— Ну, чё ты? Ты ж понимаешь…
Северов помолчал, решая.
