вышлю вам побольше, милый мой Андрей Акимович. Простите, что сейчас вышла только эта записочка. Всего Вам хорошего.
Ваш В. Г.
Ужасно неприятно, что Вы не получали моих писем и думали, следовательно, что я забываю Вам отвечать.
Финляндия. Куоккала, дача Фогельстрем, кв. Осипович, мне.
10
22/VIII 1909. Куоккала
Доживаю здесь последние дни: 25-го возвращаюсь в Петербург. Весь августу нас выдался чудесный: солнечные, лучезарные дни — так хорошо было лежать в горячем песку у моря — или в лесу. Я даже костюм свой несколько упростил здесь: хожу в английской цветной рубашке (как в лаун-теннис играют) с большим галстуком бантом — и без жилета, воротника, манжет и т. д. Чувствую себя от этого радостно и привольно. Отчасти повлиял на меня в этом отношении Чуковский: он ходит всегда босым (даже в гости), без шапки и вообще чрезвычайно похож на оборванца. Живет он в Куоккале круглый год. Кроме него имеет здесь свою резиденцию Репин.
Устроился я здесь не совсем безупречно. Мои хозяева — евреи и не особенно симпатичные и опрятные: обедать и ужинать с ними и вообще принимать участие в их жизни — не особенно приятно. Вообще здесь необычайное количество евреев, и самых чистокровных и квалифицированных, так сказать: объясняется же это тем, что Куоккала — ближайшее к Петербургу поселение в Финляндии: все евреи, не имеющие жительства в Петербурге, но желающие там пребывать, — селятся здесь и ездят туда хотя бы ежедневно. Из Шувалова я уехал потому, что уж очень там неприглядно: скучно, в самом деле, гулять все по одному и тому же кладбищу. Уехать мне помогло одно внешнее обстоятельство: закрылась газета «Слово», где я сотрудничал. Я объяснил своим хозяевам, что теперь, лишившись заработка, я должен переехать в Петербург налаживать свои дела. Возразить же против их дачи или хозяйства мне было бы нечего.
В Петербурге же в течение двух недель я, однако, больше развлекался. Побывал в компании Куприна, который как раз заехал туда пьянствовать. Большего безобразия я еще не видал. Куприн — пьяное и нечистоплотное животное, не лишенное, однако, известного ума и злости. Окружают же его совершенные психопаты из числа «кошкодавов». Они не только тешат его всевозможными способами, но выполняют и более существенные услуги: например, приглашают для него проституток и т. д. Делается это вполне открыто. Лично же вести «переговоры» Куприн, по-видимому, уже слишком ленив.
В Лондоне Вы действительно могли встретить Ликиардопуло, ибо он там. Брюсов и Поляков тоже куда-то уехали. О «Весах» говорят, что редактирует их теперь артельщик Василий. Особенно заметно от этого они, впрочем, не изменились. Надо, однако, думать, что им скоро будет конец (уход Брюсова, письмо Бальмонта, Эллис и главное — непосильное соперничество «Аполлона»). Зимой Брюсов, как слышно, приедет в Петербург, — устраиваться в «Аполлон».
За эти полгода, что я уехал из Москвы, я не так много сделал, сколько приготовился к тому, чтобы начать действовать. И действовать надеюсь уже этою зимою. Сейчас у меня готова вторая книга стихов и что-то до 15 рассказов. Зимой хочу все это напечатать. Надеюсь на некоторое внимание общества ко мне.
Над теорией искусства я сейчас не думаю и потому Ваши выписки принял равнодушно. Меня все больше интересует — жизнь, люди, их нравы, чувства, поступки и т.д. Может быть, потому, что я стал теперь беллетристом (раз навсегда). Критика совершенно не мое дело. Вы вот говорите, что у меня страсть знакомиться с людьми, — а меня все гнетет моя безопытность. Мне кажется, что мне не из чего черпать. Ведь книжный опыт – не опыт. Я начинаю увлекаться Золя — за его сверхчеловеческий жизненный опыт. Я и влюбляюсь даже до известной степени — из любознательности.
Впрочем, я все еще ни в кого не влюбился. В Шувалове меня осаждала одна нелепая курсистка, жившая в том же пансионе, а здесь в меня влюблена одна евреичка, пишущая мне послания а la Татьяна. А вот приеду в Петербург, опять поэтессы ко мне станут ходить. А Вы что ж ничего мне об англичанках и голландках не написали (кроме общих наблюдений)? Пишите мне теперь в Петербург (Пушкинская, д. 14, кв. 17).
11
28/VIII 1909. СПб.
Вот Вы занимаетесь Ремизовской историей, а самого любопытного, по-видимому, не знаете. Ну, поймали плагиатора, — это у нас не впервые; интересно же то, что в результате виноватым оказался вовсе не Ремизов, а его обличитель — Измайлов (Миров). В литературных кругах по поводу этой истории установился следующий взгляд: Ремизов имел будто бы право пользоваться сказками, потому что он вносил в них какие-то чрезвычайно талантливые добавления. А вот Измайлов допустил непозволительную передержку, приведя лишь списанные места и умолчав о добавлениях. Вот Вы сличали все это в подлинниках — что Вы по этому поводу скажете? Письмо Ончука или еще кого-то действительно в газетах было — но на меня, по крайней мере, — оно произвело очень слабое впечатление. Конечно, это тактический прием, но почему все так стараются?
А один из друзей-защитников — Гумилев — сообщил мне даже в оправдание Ремизова, что вообще все неонационалисты так поступают: и Городецкий и гр. Алексей Николаевич Толстой. И поэтому, следовательно, это в порядке вещей.
Если Вас это так трогает — почему и Вы не напишете письма в какую-нибудь газету? А то Ончук произвел слишком сильное впечатление.
Да, забыл было добавить, — и это самое интересное, — что и «Биржевые Ведомости» (где было первоначальное сообщение и где всегда пишет Измайлов) взяли косвенным образом свое обвинение назад. Они не только ничего не возразили защитникам, но и сами вдруг стали хвалить Ремизова по какому-то совершенно случайному поводу. О былом, конечно, ни слова.
Очень меня занимает, Андрей Акимович, в чем Вы нашли мою «отчаянность», Я ее в себе совершенно не замечаю и считаю себя, наоборот, слишком рассудительным и слишком сдержанным. Побольше отчаянности мне бы не мешало — это совсем по-иному открыло бы мне жизнь. Надо безраздельно и беззащитно отдаваться жизни: иначе всегда будешь за какими-нибудь искусственными рамками.
Журнал «Аполлон» еще не выходил. Но выйдет: вероятно, к октябрю. Приготовления там идут очень деятельные и широкие.
Сейчас я здесь очень бодр и работаю очень много. Этот год буду часто на виду. Жду Ваших писем.
Пушкинская, 14, кв. 17.
12
3/IX 1909.
