16
23/Х 1909
Получили ли Вы мое большое письмо, посланное с лишком неделю тому назад, где я ответил, кажется, на все Ваши вопросы и недоумения. Все последние дни чувствую себя здесь очень одиноко и грустно: не хочется работать, не удовлетворяет жизнь так, как она складывается, не удовлетворяю себя прежде всего сам я. И хочется бежать куда-то от самого себя, может быть спрятать себя от людей. Опять все хожу по улицам и по кофейням. Нужно все переделать и в своей жизни и в себе. Но у меня нет силы воли, нет решительности, нет очень многого, что мне нужно. Я нахожу теперь, что я мечтатель… Ну а Вы как живете?
17
28/Х 1909
Спасибо Вам за Ваши письма. «Аполлон» и я получил, но прочесть еще не собрался. Конечно, они не далеко уйдут, в конце концов, от «Весов», хотя и толкуют о стройном и строгом искусстве и протесте против бесформенных исканий и дерзаний. Иннокентий Анненский – тот самый превосходительный старец, мой визит к которому прошедшей весной так Вам не понравился. Это весьма ученый филолог (он директор царскосельской гимназии), но по-видимому, довольно легкомысленный критик. В «Аполлоне» он один из редакторов и пользуется большим весом… Помните «академию поэтов», о которой я писал Вам в прошлом году? Так вот она теперь расширена, перенесена из квартиры Вяч. Иванова в помещение «Аполлона» и готова к дальнейшему развитию. Кроме В. Иванова, лекции читает там еще этот же Анненский: в той же роли выступит вскоре и Брюсов.
В Москву, к Вам я собираюсь в конце ноября. Ведь Вы к тому времени еще из Москвы не уедете? Вас увидеть я очень рад…
«Пчелы и осы» я тоже почитал немного и тоже нашел, что это нечто на редкость беззубое и лишенное всяких жал. Но вот что: разберите, пожалуйста, по-Вашему, со всей Вашей педантичностью или неприспособленностью, — стихотворение Вяч. Иванова в «Аполлоне». Эта ученая пифия окружена здесь таким благоговением, что я не верю самому себе. Где в этом сонете подлежащие и дополнения, к чему относятся глаголы и определения — ничего не понимаю…
18
8/XI 1909
Ну, как Ваше здоровье, прошло ли Ваше недомогание, о котором Вы мне писали? У меня тоже за последние дни появилось что-то вроде инфлуэнцы, осложненное еще угнетенным настроением.
Боюсь, что 25-го мне не придется попасть в Москву, несмотря на мои прежние расчеты и большое желание. Дело, видите ли, вот в чем (хотел было Вас удивить, да теперь уж все равно). У меня печатается сейчас вторая книга стихов («Искус»). Издает мне ее товарищество Вольф. Я рассчитывал, что они выпустят ее в начале ноября, а у них все это затягивается самым неожиданным образом. В настоящее время книга вся уже давно набрана, трижды прокорректирована и вообще совершенно готова к печати. А печатать всё никак не соберутся, так как машины будто бы все заняты другими неотложными работами. В Москву же мне хотелось бы приехать после выхода книжки, так как это самый благоприятный момент для появления в редакциях и т. д. (книжка напомнит обо мне). Кроме того, если уехать теперь, то книжку, пожалуй, еще дальше заложат. Есть, наконец, и еще одно обстоятельство более интимного свойства, которое тоже, кажется, задержит меня в Петербурге…
Но все это еще не окончательно и может измениться. В Москву же мне сейчас очень хочется — хочется повидать Вас, погостить у Вас, посетить своих родственников. Я вообще ужасно быстро скисаю на одном месте, и перемены для меня всегда чрезвычайно благотворны. Каким бодрым и работоспособным был я в первые недели после приезда сюда из Куоккалы. А сейчас чувствую себя усталым, безвольным и удрученным.
Последняя литературная новость — появилась новая поэтесса Черубина де Габриак (она уже числится сотрудницей «Аполлона» — Вы видели?). Кто она такая — неизвестно. Откуда явилась — тоже. Говорят, что она полуфранцуженка-полуиспанка. Но стихи пишет по-русски, сопровождая их, однако, французскими письмами (в «Аполлон»). Говорят еще, что она изумительной красоты, но никому не показывается. Стихами ее теперь здесь все бредят и больше всех Маковский. Волошин — все знает наизусть. Стихи, действительно, увлекательные, пламенные, и мне тоже очень нравятся. Характерная черта их — какой-то исступленный католицизм, смесь греховных и покаянных мотивов (гимны к Игнатию Лойоле, молитвы к Богоматери и т. д.). Во всяком случае, по-русски еще так не писали. Дело, однако, в том, что все это несколько похоже на мистификацию. Во-первых, начинающие поэтессы не пишут так искусно, а, во- вторых, где же и кто же, наконец, эта Черубина де Габриак? Говорят, во 2-м «Аполлоне» будет множество ее стихов и даже ее портрет. Относительно же портрета рассказывают, что Маковский будто бы обратился к Головину с вопросом, может ли он написать портрет одной дамы, о которой он ничего не имеет права узнавать, причем на ее квартиру и обратно он будет отвезен с завязанными глазами. Это будто бы и есть Черубина. Вот какие у нас истории.
Вас наверное заинтересует, каким образом устроил я книгу у Вольфа. Ну так — свел меня с ними Городецкий, который тоже там издается. На мое предложение издать книгу – они быстро согласились, и я в свою очередь согласился на их условия. Условия же такие: они печатают книгу и берут ее затем всю на комиссию. Из первых доходов покрывают свои издательские расходы, а остальные дают мне за вычетом 40%. Все дело здесь в том, что они меня надуют, непомерно превысив свой расход. Кроме того, я не гарантирован в том, что они не напечатают вдвое больше против условленного (1200 экз.): продавая каковые, конечно, не станут платить никаких процентов.
19
20/XI 1909
Относительно своего приезда в Москву все еще точно ничего не решил: хотя приехать и хочется. Но ведь тут разнообразные у меня комбинации, которые всё никак не согласуются.
И я все хвораю, о чем уже писал Вам. То была у нас зима, теперь все опять пошло насмарку: тает и расплывается в лужи. Впрочем, я такую погоду люблю более морозов.
А Вы как живете? Как Ваше здоровье? Малярию доктора, кажется, находят тогда, когда не знают, что именно надо лечить. Впрочем, Вы и так скептик.
Со стихами Эбермана в «Аполлоне», я думаю, ровно ничего не выйдет. Во-первых, раз он не выученник «академии» Вяч. Иванова, он будет признан отрицательным явлением, а во-вторых, даже такие
