Освальд поднялся на ноги, подошел к белой черте и уставился на писсуар. Он попросил разрешения пересечь черту.
— Нанося удар сплеча, необходимо сделать что?
— Первое: встать в защитную стойку.
— Затем что?
— Второе: шагнуть на пятнадцать дюймов левой ногой, оставив правую на месте.
Охранник замахнулся дубинкой и ударил его по руке. Его прошиб пот, так хотелось в туалет, он взмок и озяб.
— В этой уборной правильных ответов не бывает. Только самонадеянный идиот дает ответ, который считает правильным.
Охранник ткнул его в ребра толстым концом дубинки. Девятнадцатый все еще корчился на полу.
Охранник замахнулся дубинкой и вытянул Освальда по спине. Тогда какого черта приставать с вопросами? Освальд решил опорожнить мочевой пузырь. Из злости и в качестве компенсации. Моча стекала по ноге, и он чувствовал глубокое облегчение, освобождение, бодрость во всем теле и долгую жизнь впереди.
Охранник замахнулся дубинкой и ударил Освальда по шее сбоку.
Тот схватился за затылок, закрываясь. Последний удар странным образом лишил охранника терпения. Он по-прежнему смотрел в сторону, но уже иначе — рот открыт, в глазах слепое пятно, и Освальд понимал, что лишь слово отделяет его от тайного кровавого избиения — время от времени о подобном доносились слухи, без имен и подробностей.
Он глядел, как по полу растекается лужица, руки сложены на затылке. Ему нужна была секунда на размышление.
Он глубоко вдохнул и шагнул к белой черте. Посмотрел прямо перед собой и медленно опустил руки вдоль туловища. Ему казалось, что если он будет двигаться медленно и открыто и не подаст вида, что испуган, охранник его не тронет. Нужно принимать в расчет душевное состояние охранника. Они все здесь должны позаботиться о том, чтобы охранник добился своего. Освальд надеялся, что человек, скрючившийся на полу, понимает это так же хорошо. Он чувствовал, что этот человек отдает себе отчет в происходящем. Нужно дать мгновению улечься, чтобы оно вновь стало частью дождливой среды в Японии.
Он стоял у белой черты и ждал.
Дюпар в темноте говорил шепотом.
— Я все сильнее убеждаюсь, что меня хотят отправить домой в ящике. Как только я надел зеленую форменную куртку, я понял, что мертв. Это похоронный костюм для дурака. Я это сразу же просек.
— Мне нравилась форма, — сообщил Оззи. — Она здорово смотрелась. Я удивился, как отлично себя в ней чувствую. Все время чистил ее и обрабатывал от моли. Старался не класть в карманы тяжелые предметы. Смотрел в зеркало и говорил: это я.
— Славная шутка. Моей матери сказали: «Отдайте его в армию, миссис Дюпар. На улицах Америки с каждым днем все неспокойнее. С нами ваш мальчик будет в безопасности».
— Моей матери сказали то же самое.
— Послали меня в Японию, чтобы спасти от ниггеров из Западного Далласа. Ты веришь в эту чушь? Они посадили меня за решетку, чтобы никто не смылся с моим бумажником и ботинками.
— Все это гигантская система. Мы в этой системе нули.
— Они удостоили меня особого внимания, надо думать.
— Они все время следят за нами. Как Большой Брат в «1984». Это книга не о будущем. Она о нас, здесь и сейчас.
— Я раньше читал Библию, — сказал Бобби.
— А я читал устав. В учебники даже не смотрел, но читал «Устав Корпуса морской пехоты».
— Чтобы почувствовать себя мужчиной.
— Потом я понял, о чем оно на самом деле. Как быть шестеренкой в системе. Рабочей деталью. Это настоящий учебник капитализма.
— Иди в морские пехотинцы.
— Оруэлл пишет о военизированном уме. Полицейское государство — это не Россия. Оно везде, где есть мозги, которые придумывают уставы, набитые правилами, как убивать.
— А что этот Сталин, умер?
— Умер.
— Кажется, я об этом слыхал.
— Но Эйзенхауэр жив. Айк — наш собственный Большой Брат. Наш главнокомандующий.
Они лежали в темноте и размышляли.
Из-за того, что они сделали с нами. Из-за того, как ей приходилось работать, увольняться, заботиться обо мне, ее увольняли, она работала, увольнялась, собиралась, и мы уезжали. Давай соберемся и уедем. Наскребали гроши на очередной переезд. Ежедневное унижение — вот вся ее жизнь. Для этого есть термин: жертва системы. Вот только она никогда не подвергала все это сомнению. Все дело лишь в местных условиях. Все дело в мистере Экдале с его жалким разделом имущества. В шепоте за ее спиной. В соседях с их стиральными машинками «Хотпойнт» и автомобилями «форд-фэйрлейн», которым она могла противопоставить лишь одно:
— Мой мальчик Ли любит читать.
От матери никуда не деться.
Три дня подряд без каких-то видимых на то причин из пищи им давали только кроличью жвачку: салат, морковь, вода.
Освальд пробежал мимо проволочной сетки, завернул в отделение одиночных камер, остановился у белой черты. Дюпар в нижнем белье сидел на его койке. Матрас Дюпара тлел. Освальд глядел, как в воздух поднимается бледный дым. Его сокамерник виновато и задумчиво ковырял свою ступню.
— Бобби, какого хрена?
— Тебе нужна койка?
— Сиди.
— Нам не положено говорить.
— Ты же все усугубляешь.
— Я просто вывожу вшей. Они вгрызаются в кожу. Время освободить помещение, парень.
— Ты просил новый матрас?
— Просил. Схлопотал по морде.
Он был спокоен, слегка угрюм, но больше задумчив и покорен.
— Тебя продержат здесь еще дольше.
— По мне так им не из-за чего волноваться. Тут нет никакой вины, за которую меня можно наказать. Я выкуриваю вшей. Другими словами, я как бы делаю работу за них.
— Это уже второй пожар на твоем счету.
— Говори потише.
— Честно говоря, я не вижу большого смысла поджигать матрасы.
— Замолчи, Оззи. Они тебя прикончат.
В коридоре появились два охранника, проскочили мимо Освальда в камеру. Пожар был настолько незначительным, что они позволили себе отложить поход за водой на пять минут, в течение которых угрюмо колошматили Дюпара.
Освальд стоял у белой черты и смотрел в сторону.
Его перевели в проволочное заграждение. Теперь не только охранники, но и товарищи по тюрьме — все эти люди, которых нужно избегать, эти глаза и внутренние интонации — страх, уныние, насилие над психикой. Внутри заграждения фокус в том, чтобы оставаться в своей личной зоне, избегать взгляда в глаза, случайного прикосновения, определенных жестов, всего, что может намекнуть на личность, таящуюся за рабочей единицей. Безопасность лишь в безликости.
