— Будьте уверены, вы созданы для этой работы, и приступите к ней буквально на днях. Ну что, я жду вашего ответа.
«Минокс» — знаменитый шпионский фотоаппарат. Хайдел читал о нем в книгах.
Он шел по безлюдному центру Далласа, безлюдным воскресным днем, по жаре и свету. Его заполняло одиночество, которое он всегда отказывался признавать, отчужденность, гораздо глубже, чем в России, странные грезы, ослепительно белое сияние, которое выжигает дотла. Он хотел действовать, четко зная свою роль, хотя бы раз сделать шаг, который не приведет к разочарованию. Он шел в тени небоскребов страховых компаний и банков. Конец отчужденности наступит лишь в тот момент, когда он присоединится к истинной борьбе, происходящей вокруг. Этот момент мы называем историей.
12 августа
Бренда Джин Сенсибау, известная под актерским псевдонимом Бэби Легран, сидела за туалетным столиком в гримерной клуба «Карусель» и замазывала маскирующим кремом прыщик около рта. Узкий столик длиной во всю стену был завален расческами, чашками с кофе, термосами, косметическими наборами, глянцевыми журналами, лаком и пеной для волос, коробками салфеток, и на нем стояли четыре зеркала без рам. На Бренде был халат ее сестры.
По «КРЛД» шла «Линия жизни» — патриотическое шоу, где освистывали государственные затраты.
Чтобы мазь легла как положено, Бренде пришлось подпереть щеку языком. Лицо перекосилось, и говорить стало трудно. Разговаривала она с девушкой у соседнего зеркала, Линетт Батистоун, которая казалась чуть ли не школьницей.
— Может, он и даст тебе аванс, — сказала Бренда. — Главное, проси, когда он в настроении.
— Слыхала я, как он дает авансы, — ответила Линетт.
— Это ведь Джек. То есть, иными словами, он не ожидает результатов. Кто сказал тебе об этом, дорогуша?
— Молли Брайт.
— Не слушай ее. Джек такой, клеится только на словах. Трепло страшное. Но это не значит, что тебе придется с боем вырываться из клуба.
— Мне так и говорили. Но это, знаешь ли, чересчур.
— Что именно?
— Ругается на своих девчонок вроде «сука безмозглая» или «спущу с лестницы на хуй».
— Но, дорогуша, здесь же тебе не бухгалтерская контора. Подумаешь, выразился немного.
— У него припадки, он постоянно орет, — сказала Линетт.
— Зато никогда тебя не тронет.
— Молли Брайт предложила заменить Блейз, и что в итоге? Скандал.
— А ты больше слушай Молли Брайт. Знаешь, если б дерьмо было музыкой, она была бы духовым оркестром. Нужны позарез деньги — попроси у Джека. Только не забудь сказать о продуктах. Он ловится на все, что связано с едой.
Линетт сидела в ковбойском костюме, со стеком и длинноствольным револьвером. Бренда считала, что у девушки есть талант, но вот вкуса — ни капли. То, что она показывает, даже стриптизом не назовешь. Скорее порнуха, плюс пара проходок и штришков.
— Мне говорили, что в Новом Орлеане этот Джек — настоящий воротила.
— Он там держит другой клуб.
— Он там держит другой клуб, я знаю.
— Называется «Вегас», — сказала Бренда. — Но насчет воротилы не слышала. Тут надо подумать.
— А что за собаки с ним все время?
— Это его собаки, он считает их своей семьей. Живут в клубе, кроме той, которую он забирает домой.
— Они здесь для охраны?
— Не знаю, что ему охранять тут, кроме нас, стриптизерш.
— Пойду пописать, — сказала Линетт.
— И еще вот что. Джек всегда спрашивает, не гомик ли он. «Как ты думаешь, Линетт, я гомик? Я не кажусь тебе гомиком? Нет, правда, я не похож на твоих знакомых гомиков?» Будь уверена, так он и спросит. «А ты удивишься, если кто-то скажет тебе, что я гомик? Я не разговариваю, как гомик, который хочет скрыть, что он гомик?»
— И что мне отвечать? — спросила Линетт.
— Совершенно без разницы. Это ведь Джек.
Джек Руби зашел с Коммерс-стрит. Пятьдесят два года, пузатый, лысеющий, с медвежьими плечами и грудью, с тремя тысячами долларов наличкой, заряженным револьвером, пузырьком «Прелюдина» и с повесткой в суд мелких тяжб за то, что подсунул в магазине поддельный чек.
Он вошел в гримерку и сказал Бренде:
— Тихо. Дай послушать.
По радио передавали «Линию жизни». Там обсуждали героизм, канувший в прошлое.
Джек сел у второго зеркала, наклонив голову, чтобы лучше слышать.
Диктор произнес:
— Не так давно в Америке на уроке истории у тридцати пяти способных студентов спросили, где находится Гуадал-канал. Менее трети знали, что такой вообще существует. Пламенный героизм, самая великолепная битва за три тысячи лет военной истории, воплощение американского духа, истинной Америки, как бревенчатая хижина на фронтире и родные просторы. Но сейчас все об этом забыли. День Объединенных Наций знает в сто раз больше народу.
На Джеке был темный костюм, белая рубашка и белый шелковый галстук, он носил федору с заломленными полями, которая помещала его в фокус, придавала резкость и направленность — настоящий детектив на задании.
— Люблю я это дело, — сказал он. — Во мне поднимается что-то громадное, когда говорят о нашей стране. Видела бы ты меня, когда по радио объявили, что умер Рузвельт. Я в своей форме плакал как ребенок. А где моя Наездница Рэнди?
— Пошла пописать.
— Она что, такая страстная? Не знаю, что делать. Боюсь, как бы лицензию не отобрали.
— Это же стриптиз, — ответила Бренда.
— На Бурбон-стрит она была гвоздем программы. Но теперь я не знаю, вдруг решат, что ее уж слишком заносит, когда она срывает свои стринги.
— Она хочет славы, Джек.
— Я мог бы ее заставить надевать другую шмотку.
— Она и ее сорвет, какая разница.
— В Далласе нельзя ниже лобка. Из-за нее меня прикроют.
— Она ужасно молода.
— В этом отчасти и секрет успеха. Конкуренты дышат мне в затылок.
— И поэтому ты платишь ей больше, чем нам?
Джек изумленно отпрянул.
— Ничего не знаю, — сказал он. — Когда это выплыло?
— Ты платишь Линетт раза в два больше.
— Бренда, клянусь тебе, я понятия не имею, о чем речь. Я тут вообще ни при чем.
— Платишь ей больше и при этом говоришь, что из-за нее тебя прикроют.
— Я даю ей денег, чтобы она была звездой. Мне позарез нужен гвоздь программы.
