– Продолжайте. – Мимо нас пробежала веселая ватага школьников.
– Но профессор Ладов считает, что шанс все-таки есть… Хотя… – Он красноречиво махнул рукой.
– Сколько, если положить на проценты?
– Ну, один из тысячи… может, из миллиона… я не оперирую такими цифрами. Словом, может помочь только чудо. – Он помедлил, разглядывая мокрый снег у себя под ногами. – Это все равно что ждать волшебного принца… Вы, например, верите в чудеса?
– Конечно верю!
– Ну, тогда я рад за тебя. Хотя ты и сама Венера Пенорожденная – женщина-мечта, принцесса из сказки… – Я заметила, что он словно вздохнул с облегчением и перешел на «ты», едва только я призналась в своей вере, точно нашел вдруг во мне родственную душу.
Я подала Владимиру Глебовичу свою чуть озябшую руку, и он галантно припал к ней губами.
– …Я еще хотел спросить, а что, принц в алой мантии уже прискакал на своем белом коне, или еще в пути?
Я подумала о Павле.
– Прискакал.
– Счастливый он, и вы, Диана, счастливая!
Было что-то странное и радостное в том, что я призналась в этой своей любви – ведь Пава… все в любой момент может оказаться сном, и тогда…
Вдруг мне мучительно захотелось снова увидеть его – моего принца, и я, наскоро попрощавшись, заторопилась домой.
Под ногами, насколько хватало глаз, не было и клочка земли или асфальта, лишь вода, вода с вечными облаками в ней и предательским льдом.
«Как это странно и одновременно прекрасно, – думала я дорогой, балансируя на обледенелом парапете, – вот и свершилось наконец заветное, вот и меня настигла настоящая любовь. А раз так, то можно и в неизвестность с пустыми руками…
А если я обманулась, и Пава никогда не любил меня… О боже! Но я-то люблю и всегда буду любить только его! И пусть он все же любит меня, даже скрываясь под маской принца сновидения, в котором мне предстоит остаться навсегда, но пусть только любит, пусть любит! Мы заслужили это!»
Когда до дома оставалось каких-нибудь сто метров, я бросилась бежать. Скорее к нему, повиснуть на шее, поцеловать, сказать про мои чувства! Я взлетела по лестнице и тут учуяла запах гари. Не помня себя от ужаса, нажала кнопку звонка и держала ее так, пока взлохмаченный Павел не открыл дверь. По квартире растекалась почти что равномерная дымовая завеса. Зерцалов пропустил меня вперед, оставив тонкую щелку для вентиляции. «Можно подумать, что этого нельзя было сделать раньше». И зло глянул на меня.
– У тебя голова на плечах или где? – буркнул он и помог снять пальто. Я чувствовала, как что-то зловещее сжимает мне горло, не давая вырваться наружу тем словам, что расцвели сейчас в моей душе. – …Ушла и про молоко забыла?!
– Про какое еще молоко? – не поняла я.
Павел отвел глаза, длинная, черная прядь непокорно перечеркнула его лицо.
– Ты поставила на плиту молоко и как ни в чем не бывало ушла гулять.
– Я не делала этого! – «Боже! Он хочет сказать, что я не контролирую свои действия».
– А кто – святой дух? О, Диана… – Он опустился на одно колено, расшнуровывая мне ботинки.
– Не знаю – но не я! – Я задыхалась от возмущения и обиды…
– Да, да… молоко не ты? И роман не ты печатала, а домовые и эльфы,
– Но в доме не было молока?!
– Я привез, и утром делал молочную яичницу, – он стянул с меня сапоги и, поставив их в сторонку, поплелся на кухню.
– Вот ты и поставил! – крикнула я ему вдогонку и заплакала. Мне совсем не нравилось, что он врал, а он именно врал. Наверное, это такой способ говорить о любви, жестокий способ – делать себя незаменимым за счет создания искусственной беспомощности другого человека. Моя душа раздвоилась – одна половинка думала, что Пашка увозит меня, чтобы, сковав по рукам и ногам, напялив на лицо бархатную маску, любить там, потому что по– другому он еще не умеет, только так, в полубреду… другая… другая половинка говорила, что это я сошла с ума.
Я решила, что даже если всё мираж и Павел никогда не будет моим, так что же, я-то все равно буду любить его, тихо, в душе, где всякому чувству, кроме ненависти, место найдется.
В тайне, как в мире теней, пройдет вся жизнь, никогда не поднимется на поверхность водяной глади лилия любви, а только осветит собой и осчастливит внутренний мрак.
Вспомнилась история, рассказанная одним моим знакомым, много лет работающим с разными архивами и помогающим мне в сборе материалов.
Подумалось, что, может быть, ради спокойствия любимого, мне придется оставить его навсегда. Сердце словно разрывалось от боли, но я тут же поклялась себе в том, что сделаю это, откажусь от него, от своего счастья, если только это сможет как-то помочь Паше.
Вдруг события рассказа Яна Касареса (так звали моего знакомого) начали разворачиваться перед моими глазами, с такой яркостью и правдоподобием, словно это я находилась в маленьком офисе на Пушкинской, где и произошли эти события. С удивлением я увидела пушистого кота и высокого альбиноса с неприятным словно восковым лицом и пустыми, водянистыми глазами – именно так Ян описывал внешность своего друга Семена. Я сделала шаг по направлению к этому нечаянно возникшему чуду, в воздухе запахло кофе, и тут-то другая реальность давно минувших событий подхватила и затянула меня в историю той ночи. Неожиданно я обнаружила себя, сначала незаметно для всех присутствующую в комнате, а затем моя душа словно переместилась в оболочку Яна и зажила в ней как безмолвный свидетель, подчиняясь течению его мыслей. «Это был самый обыкновенный вечер…» – услышала я голос Касареса, когда он рассказывал мне четыре года назад эту историю, и тут же все чувства и переживания этого скрытного человека буквально обрушились на меня, сокрушая все на своем пути. Больше всего на свете в первую минуту я боялась потерять себя, но время шло, мне не удавалось проснуться, высвободившись из этого странного плена прошлого, чужого прошлого. Одновременно я чувствовала, что, должно быть, так надо, чтобы я, не пережив до конца собственную боль, окунулась в холодный омут чужих страданий. Надо так надо, хорошо, я разрешаю тебе течь через меня. Итак.
Это был самый обыкновенный вечер, ничем не отличающийся от сотен, тысяч таких же вечеров. Я перемолол кофе в на удивление шумной и капризной кофемолке (моя обязанность), и Оленька колдовала теперь сразу с четырьмя кофеварками на горячем песке, подталкивая их то в одну, то в другую сторону, сообразно только ей одной известному рисунку. Семен курил, откинувшись в видавшем виды кресле, и просматривал рекламную газету, скорее всего полученную им у ближайшего метро совершенно бесплатно, как все ненужные советы. Мой друг знает об этом, но, тем не менее, с неизменно серьезным выражением лица просматривает всю ату дармовую чушь, считая, что на свете не существует случайности, и ждет, столько лет уже ждет какого-то мистического послания, разгадать которое дано ему одному. По правде сказать, я думаю, что, в основном, он просматривает рубрику знакомств. Но все тщетно, В жизни еще не видел, чтобы какой-нибудь женщине нравились высоченные и страшные как смерть альбиносы. Разве что моей сестре, она любит Семена, возможно потому, что сама Линда от рождения слепа, а может быть… но что там загадывать. Все бы хорошо было, только Сема упрямится, ему, видишь, не хочется жениться на слепой, а то какая бы пара… С моей способностью зарабатывать деньги у него, пожалуй, еще останется шанс заполучить мою сестренку, такой какая она есть. Иногда я ловлю себя на мысли, что подсознательно так сильно хочу этого брака, что не даю себе найти нормальную работу, кинув к чертовой матери весь этот исторический поиск. И то. Заказы надо искать, бегать, суетиться, пить со всеми пиво, а я прилип к этому лентяю, предпочитаю подождать, взяв, так сказать, от времени.
Мимо меня с самодовольной улыбкой прошел огромный рыже-белый кот. Никем не задержанный, он прошествовал через всю комнату и, запрыгнув на спинку кресла Семена, принялся с упоением точить когти, щурясь и крутя задом.
– Всем привет. – На пороге стояли Иван и Алла – самая красивая и общительная из наших дам.
