слуги, он сейчас ловит креветок в Херн-Бей, и письмо его проливает ослепительный свет на частную жизнь Уилберта Артроуза.
— В самом деле? Чрезвычайно интересно.
— Начну с того, что, когда Дживс уезжал в отпуск, у нас зашел разговор об У. Артроузе, поскольку тетя Далия сказала мне, что он — один из ее гостей, и мы подробно его обсуждали. Перемывали косточки, как водится. Так вот, перед тем, как уйти, Дживс и обронил то важное замечание, о котором я только что упоминал, насчет того, что он что-то слышал про Уилберта, а потом забыл. «Если вспомню — напишу», сказал он мне. И, черт меня подери, вспомнил. Знаете, что он пишет в этом послании? Угадайте с трех раз.
— Полагаю, сейчас не время для игры в угадайку.
— Вы правы, хотя я эту игру очень люблю. Так вот, он пишет, что Уилберт Артроуз…. Господи, опять забыл это слово, — я заглянул в письмо, — ну да, клептоман. А это означает — на случай, если вы не знакомы с этим термином — субъекта, который крадет все, что подвернется под руку.
— Боже милостивый!
— Я бы даже сказал — «Будь я проклят!»
— Мне и в голову не приходило…
— Я же говорил, что это маскировка. Наверное, они и за границу-то его из-за этого увезли.
— Вне всякого сомнения.
— Не учли, что в Англии тоже есть чего свистнуть, не меньше, чем в Америке. Вы ни о чем сейчас не подумали?
— Разумеется, подумал. О коллекции вашего дяди.
— И я тоже.
— Это сильное искушение для несчастного молодого человека.
— Не уверен, что он так уж несчастен. Готов поспорить, кражи доставляют ему удовольствие.
— Нужно немедленно пойти проверить коллекцию. Может быть, что-то уже пропало.
— Боюсь, что там остались лишь голые стены. Их просто не унесешь.
Нам потребовалось время, чтобы добраться до комнаты, где хранилась коллекция, ибо папаша Глоссоп был скроен скорее с расчетом на устойчивость, чем на скорость, но в конце концов мы туда доплыли, и моим первым чувством, когда я оглядел помещение, было облегчение, потому что вся серебряная рухлядь, казалось, была
Сливочник в виде коровы исчез.
Глава VII
Для тех, кому интересно, спешу сообщить, что сливочник представлял собой серебряный сосуд, или кувшинчик, или как там еще называют емкости подобной формы, выполненный почему-то в виде коровы с задранным дугой хвостом и физиономией малолетней преступницы, на которой ясно было написано, что она задумала во время следующей дойки засветить хозяйке копытом промеж глаз. На спине у нее открывалась крышка на петлях, а кончик хвоста касался хребта, образуя что-то вроде ручки, за которую это сооружение надлежало держать при разливании сливок. Для меня всегда оставалось загадкой, как может нравиться подобное уродство, но, по-видимому, в восемнадцатом веке такие сливочники шли на ура, да и в наше время дядя Том от него просто без ума, так же, как и Уилберт — если верить показаниям свидетеля Глоссопа. Ну, да о вкусах не спорят.
Впрочем, дело не в том, нравится кому-то это страшилище или нет, а в том, что корова бесследно исчезла, и я уже собирался поставить об этом в известность папашу Глоссопа и выяснить его просвещенное мнение по этому поводу, как в комнату вошла Бобби Уикем. Она уже приготовилась к отъезду и сменила рубашку и шорты на дорожное платье.
— Всем привет, — сказала Бобби. — Как жизнь? Чего это ты такой взъерошенный, Берти. Что стряслось?
— Я скажу тебе, что стряслось, — прямо в лоб брякнул я. — Ты знаешь коровий сливочник дяди Тома?
— Нет. Что это за штука?
— Это такой кувшинчик для сливок, безобразный до ужаса, но чертовски дорогой. Можно без преувеличения сказать, что дядя Том бережет его, как зеницу ока. Просто души в нем не чает.
— Ну и на здоровье.
— Оно, конечно, так, только чертова штуковина пропала. Тишину летнего дня нарушил звук, похожий на гудение шмеля, который пытается выбраться из бутылки. Это зажужжал папаша Глоссоп. Глаза у него округлились, нос начал подергиваться, и можно было легко догадаться, что эта новость подействовала на него как удар по основанию черепа носком, в который предварительно набили мокрый песок.
— Пропала?
— Да.
— Вы в этом уверены?
Я сказал, что уверен, потому что, как вы знаете, так оно и было.
— Может быть, вы просто его не заметили?
— Такую штуку нельзя не заметить. Он снова зажужжал.
— Но это же ужасно!
— Хуже не придумаешь, согласен.
— Ваш дядя будет страшно огорчен.
— Да он будет реветь от горя, как белуга.
— Почему именно, как белуга?
— Этого я вам сказать не могу, но то, что заревет — гарантирую.
По выражению, появившемуся на лице Бобби, пока она слушала наш диалог, можно было догадаться, что от нее ускользает суть разговора. Как будто мы говорим на суахили.
— Ничего не понимаю, — сказала она. — Как это — пропала?
— Ее украли.
— В загородных домах не бывает краж.
— Бывают, если появится Уилберт Артроуз. Он же кле… клеп… ну, как там это называется, — сказал я и протянул ей письмо Дживса. Она с большим интересом его изучила, и когда смысл послания до нее дошел, воскликнула: «Чтоб мне провалиться со всеми потрохами», добавив, что в наше время можно ждать чего угодно. «Но, с другой стороны, — сказала она, — это нам на руку».
— Теперь, сэр Родерик, вы сможете с полным основанием подтвердить, что он и вправду чокнутый.
Последовала пауза, во время которой папаша Глоссоп, по-видимому, взвешивал ее слова и, скорее всего, сравнивал с У. Артроузом других чокнутых, которых ему доводилось встречать на протяжении долгой лечебной практики.
— Вне всякого сомнения, его метаболизм чрезмерно подвержен стрессам, возникающим вследствие взаимодействия внешних раздражителей, — произнес он, и Бобби с покровительственным видом похлопала его по плечу, на что я ни за что не отважился бы, хотя наши отношения, как я уже упоминал, стали гораздо более сердечными, чем прежде, и заявила, что лучше не скажешь.
— Ну вот, давно бы так! Повторите эти слова миссис Траверс, когда она вернется. Тогда у нее будут все козыри на руках в этой истории с Уилбертом и Филлис. У нее, наконец, появится аргумент, чтобы заявить протест против заключения брака. «А что вы скажете насчет его метаболизма?»— спросит она, и Апджону нечем будет крыть. Так что все прекрасно.
— Все, — уточнил я, — кроме того, что дядя Том лишился зеницы ока.
Она задумчиво закусила губу.
— Да, верно. Здесь ты прав. Какие мы можем принять меры? Она взглянула на меня, и я сказал, что
