— Но ваш муж сказал…
— Он боится, что про этот дом узнают кредиторы и захотят наложить на него лапу. Говорю вам, постарайтесь немного развлечься. Пусть все плохое останется позади, хорошо?
В эту минуту вернулся Макэндрю, и Джим не успел ничего сказать в ответ. В руке Макэндрю держал новенький молоток, на ручке еще остался оранжевый ценник.
— Я как раз советовала нашему сторожу устраивать тут оргии, — сказала его жена.
— Очень смешно. — Макэндрю повернулся к Джиму. — Электрические пробки в холле, вода перекрывается в садике перед домом. Хотите узнать что-нибудь еще?
— Пожалуй, нет.
— Хорошо. — Макэндрю убрал молоток в карман. — Нам еще нужно успеть уложить вещи, чтобы не опоздать на самолет.
Они вышли во двор. С двух сторон его окружали надворные постройки. С третьей был забор и двустворчатые ворота. Выступ крыши служил навесом над дорожкой к дому. Линн и Джим укрылись под ним от дождя, пока Макэндрю, подняв воротник, торопливо открывал дверцу «БМВ».
— Хорошая машина, — сказал Джим.
— Мы ее взяли напрокат, — тихо ответила Линн. — В отличие от виллы, куда мы сейчас едем, ее мы занимаем временно.
Макэндрю наклонился и открыл пассажирскую дверь. Пришло время отправляться.
— Берегите себя… как правильно: Джеймс? Джим?
— Друзья зовут меня Джимбо, — сказал Джим Харпер.
Глава 3
Мокрый шифер и туман — только это осталось в памяти Джима после первой недели пребывания в городке, где ему предстояло провести всю зиму. Дом, в котором он жил, был расположен в миле от города, на крутом обрыве у моря. Стоя у эркера в большой гостиной, Джим мог одним взглядом охватить всю набережную. На берегу был довольно большой пляж, в дальнем его конце виднелся металлический пирс. По нему стало опасно ходить, и его закрыли десять лет назад. Еще дальше был мыс, а за ним — весь остальной мир, по которому Джим так соскучился.
На следующий же день он зашел в банк и уладил свои дела с помощью педантичной блондинки. У нее на груди была табличка с надписью «Мисс К. Приор». Весь день потом он размышлял, как можно расшифровать это «К.», и закупал банки и пакеты с едой, чтобы начать обживать кухню. Вечером, когда наступили неуютные сумерки, но окончательно еще не стемнело, он опять спустился в город. Где бы он ни слонялся в тот вечер, он все время возвращался к железным воротам у входа на пирс.
Правда, в других частях города не было ничего особенно привлекательного. Большие отели времен короля Эдуарда, выходившие на набережную, были закрыты по случаю мертвого сезона, и жизнь в городке почти замерла. Многие магазины были заперты на засов, пассаж на набережной забит фанерой. На часах летнего театра не было стрелок, а касса в несколько слоев была оклеена прошлогодними афишами.
Казалось, все улицы — серые, крутые и пустынные — вели к пирсу.
Он не мог понять, почему так получалось, и задумался, облокотившись о парапет, отделявший набережную от пляжа. Металлическая конструкция пирса, нависшая над песком в ожидании, когда прилив вернет ей утраченные пропорции, казалась выброшенной на берег. Сильнее всего внимание Джима привлекала облупившаяся деревянная башня-фантазия в дальнем конце пирса, над морем. Часть ее когда- то обгорела. Поврежденный участок был обнесен лесами, но никаких следов ремонтных работ не было. Ворота, ведущие на пирс, сверху обмотаны проволокой и заперты висячим замком.
«Да, Джим, — подумал он, — это тебе не Гштаад».
Он получил пару коротких писем от австралийца. В последнем тот писал, что собирается возвращаться домой через остров Бали. Еще Джим узнал, что Рашель Жено, о которой говорилось не иначе как о «недоступной и обожаемой», теперь была в Париже и получала свою порцию тяжкой реальности, смиренно отбывая срок обучения в каком-то доме мод. О своем путешествии австралиец писал, что в нем «много мучений и мало экстаза», и заканчивал пожеланием скорейшего выздоровления. Он тщательно избегал упоминать о каких бы то ни было обстоятельствах той роковой для Джима ночи.
Сам Джим мало что помнил. У него в голове был полный туман, перемежавшийся обрывками кошмаров. Ему здорово повезло, что они осмотрели комнату и спустили наркотики в унитаз, не то из больницы он мог попасть прямо в тюрьму. Но Джим не знал, как наркотики оказались в его комнате, не помнил, что случилось с ним и даже что он делал в предшествующие этому две недели.
Поправлялся он медленно. Вначале его преследовали кошмары, настолько яркие и подробные, что в это трудно было поверить. Потом они прошли, как прошел и частичный паралич, только левая рука потеряла чувствительность и Джим утратил периферийное зрение тоже с левой стороны. Но он этого даже не замечал, просто приспособился поворачивать голову влево немного больше обычного.
А теперь он сторож в доме, куда даже любителей занять чужое жилище не заманишь калачом, спит на раскладушке в кухне этой ледяной коробки на скалах, продуваемой всеми ветрами. У него нет никакой специальности, и для другой работы он не годится, по крайней мере, в данный момент.
У Джима появилась своя теория относительно того, почему Макэндрю хочет отремонтировать этот дом и поселиться здесь. Эта теория возникла, когда Джим любовался панорамой, стоя в эркере большой гостиной. Наверное, Макэндрю хочет смотреть на всех сверху вниз и быть на один шаг ближе к небесам, чем тот город, где он потерпел поражение. Когда Джим смотрел, как прилив бесшумно приближается, чтобы поглотить отшлифованную водой отмель, его внимание все чаще приковывала к себе полуразрушенная китайская башня над ревущим серым морем.
Может быть, он опишет ее в своем дневнике, начатом по совету доктора Фрэнкса. Последнее время он им здорово пренебрегал.
Может быть. Когда-нибудь потом.
Его пожитки были на редкость скудными — только одежда, несколько книг, плакат «Дарк Найт» и старенький приемник, обмотанный изоляцией. Еще предстоял шестимесячный курс лечения, но он старался отвыкать от таблеток, ничего не говоря об этом доктору Фрэнксу. У Джима уже скопился порядочный запас в пластиковом пакете, и ему еще предстояло пожинать горькие плоды своего поведения.
Впереди была долгая зима. Эта перспектива начинала его слегка пугать.
Все время, пока он путешествовал из одного госпиталя в другой сначала в Швейцарии, потом в Англии, он был одержим идеей поскорее вырваться на волю и начать новую жизнь. Но теперь, столкнувшись с реальностью окружающего мира, он стал задумываться, куда это он попал. Хорошо было Линн Макэндрю призывать его к общительности. В морге и то проще: там есть люди, которым можно что-то сказать, даже если они не отвечают.
Если это новая жизнь, о которой он мечтал, то он здорово ошибался.
Все изменилось в тот день, когда Джим нашел бумажник.
Глава 4
Трехэтажный дом с остроконечными чердачными окнами располагался на окраине города. На крыльце, отделанном красной плиткой, было четыре звонка и четыре почтовых ящика с номерами квартир. Никаких имен. В ту минуту, когда Джим раздумывал, что же делать дальше, дверь распахнулась.
От удивления девушка встала как вкопанная. На фотографии просроченного пропуска, который он нашел в бумажнике, была не она.
— Вы кого-то ищете? — спросила она.
— Я ищу Линду Маккей, — сказал Джим. — Она здесь живет?
— Квартира наверху. Но ее нет дома.
