было ни движения, ни звука, но Соломон нутром ощутил: кошмарная угроза таилась там, во тьме, затопившей подножия лесных великанов. Какой-то чудовищный ужас смотрел оттуда на людей, и Кейну показалось, что нечеловеческие глаза проникали в самую его душу. И в то же время — могло ли такое быть? — страшные глаза смотрели не на него. Их взгляд был направлен только на убийцу горилл.
Гулка тем временем напрочь позабыл о присутствии англичанина. Он стоял полупригнувшись и держа копье наготове, неотрывно глядя на сгусток темноты там, под деревьями. Кейн снова всмотрелся… Теперь он заметил движение. Нечто пошевелилось и вышло на поляну, почти как сам Гулка, медленно перетекая с места на место. Соломону захотелось протереть глаза: уж не было ли это его предсмертным видением?.. То, на что он смотрел, до сих пор представало ему разве только в страшнейших кошмарах, когда крылья сна уносили его далеко в глубину прошедших веков.
Сначала ему показалось, будто через поляну ковыляла какая-то кощунственная пародия на человека. Она шла на двух ногах и ростом была с высокого мужчину. Но таких объемов и пропорций у человеческого существа никогда не бывало, да и быть не могло. Взять хоть руки, свисавшие чуть не до пят! А уж ноги…
Потом луна осветила морду (или все-таки лицо?) неведомого существа, и тут уж Кейн чуть было не решил, что сам Черный бог восхотел еще крови и надумал пожаловать к ним из лесу во плоти. Нет! Существо было сплошь покрыто шерстью, и тогда-то Соломон припомнил человекоподобное тело, насаженное на коньковый шест деревенской хижины. Он покосился на Гулку…
Воин не сводил глаз с гориллы, крепко сжимая приготовленное копье. Нет, страха он не испытывал. Его медленный разум всего лишь пытался переварить чудо, приведшее этого зверя в такую даль от его родных джунглей.
А могучий самец шел, нет, шествовал через поляну, и все его движения дышали каким-то жутким величием. Кейн стоял к нему ближе Гулки, но, казалось, пуританина зверь попросту не замечал. Маленькие горящие глазки смотрели только на гиганта туземца. Он приближался к нему враскачку, странной походкой, какой у людей не бывает…
Далеко-далеко в ночи нашептывали барабаны — вполне подходящий аккомпанемент этой драмы, достойной каменного века. На середине поляны стоял дикарь, вооруженный копьем, а из джунглей на него надвигалось нечто воистину первобытное, кровожадное, с налитыми кровью глазами. Дикий воин оказался лицом к лицу с созданием еще более диким. И вновь Кейну в уши зашептали призраки воспоминаний. Ты видел все это раньше. Давно. Очень давно. На рассвете человечества, когда люди и зверолюди оспаривали первенство на этой земле…
Гулка начал пятиться прочь, вернее, не пятиться, а отходить вбок, описывая полукруг. Он двигался, низко пригнувшись, копье грозило противнику. Он пустил в ход все свое искусство охотника, чтобы обмануть гориллу и убить самца одним быстрым ударом. Сколько он охотился на горилл, но ни разу еще не встречал подобного чудища. Страха по-прежнему не было, но некое сомнение все же закралось.
Что касается самца, он даже не пытался маневрировать или хитрить. Он просто шел прямо вперед. Прямо на Гулку.
Откуда было знать чернокожему охотнику, откуда было знать англичанину, оказавшемуся в роли стороннего наблюдателя, о его звериной любви? И о звериной ненависти, погнавшей чудовищного самца за много лиг от лесистых холмов севера, по следу истребителя его племени? По следу убийцы его подруги, чье бездыханное тело свисало теперь с крыши деревенской хижины?..
Конец наступил внезапно. Зверь и полузверь были уже в двух шагах один от другого, когда самец с громовым ревом рванулся вперед. Громадные мохнатые лапы легко отмели в сторону копье, метнувшееся навстречу. Сграбастали… Звук раздался такой, как будто разом переломилась целая охапка ветвей. И Гулка молча осел наземь, чтобы остаться лежать с неестественно раскинутыми руками, ногами и переломанным телом. Самец остался стоять над ним, точно неподвижная статуя какого-нибудь первобытного победителя…
Кейн слышал, как далеко-далеко переговаривались барабаны. Душа джунглей, душа джунглей… Эта фраза засела в его сознании, безостановочно повторяясь.
Трое, этой ночью стоявшие во славе перед ликом Черного бога, — что с ними сталось? В далекой деревне, откуда доносились голоса барабанов, мертвым лежал Сонга, царь Сонга, когда-то распоряжавшийся чужой жизнью и смертью, а ныне сам превращенный в окоченелый труп, с лицом, навеки застывшим в гримасе потустороннего ужаса. А здесь, на поляне посреди глухих джунглей, рухнул навзничь тот, за кем Кейн прошел несчитаные лиги по морю и по суше. И Гулка, охотник на горилл, лежал у ног своего погубителя, лежал, уничтоженный той самой дикой силой, которая делала его истинным сыном своей мрачной страны… которая и свела его наконец в могилу.
А Черный бог по-прежнему правит, смутно подумалось Кейну. Правит, наблюдая за жизнью из неведомых потемок этого беспросветного края, правит, звероподобный, вечно жаждущий крови… и ему все равно, кто будет жить, а кто погибнет, — доколе ему не придется жаждать.
Кейн смотрел на могучего самца, гадая про себя, скоро ли громадная обезьяна обратит на него внимание. И нападет. Но, судя по поведению зверя, тот его вовсе не замечал. Отмщение еще не удовлетворило его. Нагнувшись, он поднял обмякшее тело воина — и поволок его в джунгли. Ноги Гулки безжизненно тащились по земле. Приблизившись к границе леса, самец остановился, без видимого усилия взметнул тело чернокожего великана высоко вверх и швырнул его на торчавшие сучья. Послышался ужасный звук раздираемой плоти: острый конец обломанной ветви пронзил Гулку насквозь. Там он и остался висеть, как смятая кукла.
Облитый лунным серебром громадный самец еще постоял на поляне, молча глядя вверх на своего недруга. Потом беззвучно, как тень, растворился в лесу.
Кейн медленно вышел на середину поляны и подобрал свою рапиру. Кровь из ран больше не шла, и он чувствовал, что силы понемногу возвращаются к нему. По крайней мере, хватит добраться до берега, где его ждал корабль. Он немного помедлил у края поляны, повернулся и посмотрел на белеющее неподвижное тело Ле Лу, на его застывшее лицо, обращенное к небу. И на темный силуэт среди ветвей — бренные останки Гулки, которым звериная прихоть уготовила ту же участь, что и телу самки гориллы.
Незапамятна мудрость нашей страны, бормотали вдалеке барабаны. Темна мудрость нашей страны. Кому мы служим, тех мы и губим. Беги прочь, если намерен остаться в живых. Но песни нашей тебе не позабыть никогда, говорили они. Никогда, никогда!..
И Кейн зашагал по тропе, которая должна была вывести его к морю. И к кораблю, который его там ожидал.
— Эй, хозяин!..
Зычный оклик нарушил давящую тишину и раскатился по Черному лесу, порождая зловещее эхо.
— Не больно-то приветливое местечко, — прозвучал второй голос.
Двое мужчин стояли перед дверью таверны, затерявшейся в лесной чаще. Приземистый дом, низкий и длинный, был сложен из тяжеловесных бревен. Маленькие окна были забраны частыми решетками, а дверь заперта. Повыше двери красовалась вывеска, изрядно полинялая, но от этого не менее зловещая: расколотый череп.
Наконец дверь медленно отворилась, и наружу выглянула бородатая физиономия. Потом бородач отступил назад и жестом пригласил посетителей внутрь. Жест казался скорее вынужденным, чем радушным.
Внутри дома обнаружились тлеющий очаг и свеча, мерцавшая на столе.
— Ваши имена? — коротко осведомился хозяин.
— Соломон Кейн, — ответствовал тот из двоих, что был повыше ростом.
— Гастон Л'Армон, — столь же немногословно представился второй. — Но что тебе, любезный, до наших имен?
