Боль действительно послушалась ледяного голоса, обняла ноги и стала подниматься выше. Фарнору, впрочем, казалось, что он тонет, погружается в ледяную прорубь отчаяния. Черного, мучительного и беспросветного. Никто не придет. Не спасет и не вступится. Придется погибнуть здесь, бессмысленно и жалко, задолго до битвы с демонами… Потому что предать тех, кому поверил однажды и с кем делил многое — хлеб и кров, сомнения и надежды, — он не способен. Даже когда отчаяние умоляет и пугает, ледяным комом забивая горло, лишая дыхания…
— Это он, — обличающе сообщил где-то невероятно далеко, в иной яви, полной тепла и радости знакомый голосок. — Вот этот дядя пожалел монетку для сироты добровольного, стрелами угрожал убить, словами презрения жег и колол.
— Ах ты упырье отродье, — прошипел гласень, оборачиваясь на голос. — Умри!
Фарнор ощутил, как собственное обмякшее тело сползает на мостовую. И порадовался, с трудом уговаривая себя не проваливаться в забытье: так славно, так невыносимо и мучительно наполняет его боль! До самых пальцев ног. Значит, он еще цел.
Краем глаза сотник видел, как гласень вскидывает руку и отпускает на волю звучание. Металлическое, опасное и неодолимое. И одновременно бессильное, опадающее хриплым кашлем.
— Простудился? — ехидно посочувствовал Орлис. — Еще бы! Так визжать на ледяном-то ветру! Кстати, дядечка, ты все время твердишь про упырей. Я решил тебя с одним познакомить. Он голодный — страсть. Кровушки свежей хочет испить. Фоэр, иди сюда. Этого можно и до смерти. Он ничего полезного не знает. И никому не нужен.
— Целиком, — жадно облизнулся вампир, скалясь и демонстрируя во всей красе клыки, выведенные в рабочее положение. — Не старый, в голосе. Вкусно.
Гласень закашлялся, давясь хрипотой и не находя возможности использовать голос, свое главное оружие, для обороны. Вид вампирьих клыков подействовал на Серебряного лучше чем любое внушение. Вынудил забыть знакомое: знание о том, как опасна вампиру кровь людей. Сотник осторожно пошевелился, стараясь для начала перекатиться на бок, чтобы затем попробовать сесть, опираясь на стену. Серебряный зашелся хрипом и споткнулся, сел на мостовую, пополз назад, энергично отталкиваясь ногами и руками. Фоэр еще раз облизнулся и мягко ступил на два шага вперед.
— Я вхож во дворец высокого грифа севера, — сквозь кашель сообщил гласень. — Я убедил его начать раскол, знаю все нити заговора. Много знаю, о чадо Адалора! Меня нельзя убивать. Ради жалкой капли крови — нельзя, я еще многое могу!
— Не слушай его, — резко потребовал у мальчика Фоэр. — Он мой. Помнишь, гласень, как ты предлагал мне свою кровь там, на острове? Силой в горло вливал. Мне понравилось. Хочу еще! Какая капля? Да из тебя полный котел нацедить можно, если умеючи.
— Цел? — Орлис устроился рядом с сотником, обнимая того за плечи и делясь теплом.
Фарнор глубоко вздохнул, неспешно и с наслаждением впитывая тепло. Слабость еще сохранялась и гнала по телу дрожь. Страх — он только безумцам неведом. Фарнор себя не считал ни безумцем, ни сказочным героем, что практически одно и то же. И полагал совершенно справедливо, что несколько минут назад кое-как, со скрипом, впритирку, разминулся с ужасной судьбой. Теперь, стараясь отвлечься от неприятных мыслей, отметил, что наверняка к нему сейчас применена странная штука «магия». От ледяного яда голоса больше ничем не спасти столь быстро и полно.
Синие глаза мальчика уже расцвели бирюзой улыбки — опознал успех своего лечения! Подмигнул, предлагая включаться в игру.
— Неумный ты, дядька Фар, хоть и здоровенный, — капризно всхлипнул несносный ребенок. — Ну чего не согласился поболтать с ним? А вдруг бы мы припозднились? И вообще, ты что, не хочешь познакомиться с грифом? Я вот за всю жизнь ни одного не встречал и очень заинтересован в знакомстве.
— Могу устроить, — взвизгнул гласень, уворачиваясь от голодного, но почему-то не особенно расторопного вампира. — Все скажу, не губите. Проведу в личные покои.
— Наверняка врет. — Фоэр изловил добычу за ворот мантии и приподнял над мостовой на вытянутой руке, рассматривая с явным подозрением и шумно принюхиваясь. — Хотя пить его… Он чеснок жрал и пиво прихлебывал.
— Не любите чеснок? — хрипло понадеялся гласень. — Я много съел!
— Так и возникают суеверия, — глубокомысленно сообщил Орлис. — Идем, жадный дядя. Знакомь моего друга с грифом. И мы, так и быть, оставим тебя северянам. Ненадкушенного.
Сотник кое-как выпрямился. Потянулся, разминаясь и одолевая ноющую боль. Неловко и медленно заковылял по скользкой мостовой. Каждый камень норовил вывернуться из-под сапога, приплясывал под дрожащими от слабости ногами. Орлис помогал, насколько это посильно ребенку, ловил и направлял. Впереди шагал Фоэр, рослый, крепкий и спокойный. Под его сапогами мостовая, наверное, была иной. Ни разу не поскользнулся! Хотя временами гласень взвизгивал и пытался вывернуться из захвата. То ли наделся сбежать, то ли от ужаса шалел.
Неизменно ампари встряхивал его и направлял вперед, в очередную улочку, заботливо уточнив правильность выбранного пути. Пока, впрочем, специальные указания не требовались: само собой, предстояло подняться от нижнего торгового города к верхнему. Знать издавна селилась отдельно, в каменных особняках, окруженных парками, постройками для слуг, складами для запасов и имущества, конюшнями и кольцом высоких стен. Еще бы! В любом столичном особняке и казна немалая, и документы, которые посторонним видеть не следует. Да и безопасность самого грифа не может подвергаться сомнению.
Север Дарлы, это ведомо каждому человеку, составляют семь грифств. Самое ближнее, южными рубежами выходящее к Срединному каналу, — Рессер. Оно не особенно велико и примечательно. Живет торговлей, мостит дороги, строит ладьи для движения по каналу и прибрежных плаваний. Севернее вдоль закатного берега тянется до самых льдов грифство Лосморр, славное своими рыбными промыслами. К нему примыкает Брогрим, суровый край, поставляющий наилучшую пушнину. К восходу от Брогрима, у гор, раскинулись земли Моррна с его каменоломнями и приисками. А за горами, наособицу от всех иных грифств, устроились три, относимые к исконным землям людей. И хотя в реестре пишутся они отдельными названиями и разделяются границами, куда чаще именуются просто Загорьем. Сколько ни борется эргриф с самоуправством местных властителей, а толку от той борьбы? Один шум. Указы принимают в столице. Оглашают во всю силу легких, для усиления эффекта сопровождая речь протяжным стонущим звуком медных литавр.
За горы не долетает ни эхо столь великого усердия, ни его смысл. Более трети земель Дарлы — там. На перевалах уже давно и основательно обустроены заставы, и даже гласени из столицы, приезжающие проповедовать в Загорье, спешат первым делом на поклон к управляющим грифа, желая подтвердить свое наилучшее расположение и убедиться в ответной доброжелательности. Само собой, сразу забывают про указ в отношении аориумов, про равенство и полноту власти маэстро и эргрифа… Далеко от перевала до столицы, слишком далеко.
Даже в столице три грифа Загорья отстроились единым замком. Не подворьем или особняком, а именно замком. Он стоит на скале, соединенный с городом хитрым подвесным мостом. Огромный, белокаменный, ничуть не похож на другие дома. Окна на северный манер узкие и высокие. Крыши острые, с большим уклоном скатов: словно и здесь однажды может выпасть столь привычный в Загорье снег выше роста конника, привставшего в седле.
Опять же хотя грифов три, все знают и терпят тот факт, что правит на самом деле один, сажая на севере и возле утреннего берега Дарлы своих наместников. Иногда родичей, а порой, по слухам, всего лишь управляющих, отмеченных доверием. Живут в Загорье не то чтобы богато, но крепко и достаточно вольно. В памяти отца Фарнора сохранились сведения о походе полувековой давности. Тогда эргриф, воодушевленный победой над вампирами, решил усмирить заодно и собственных подданных из исконных земель. На перевалах он положил больше половины краснокожих тварей, которых в прежние дни водилось немало. И обнаружил, что значительная часть войска дальше пойдет лишь затем, чтобы присоединиться к силам грифа, поскольку происходит из этих земель.
Отец нынешнего грифа Загорья со свойственным жителям этого края своеобразным чувством юмора прислал грамоту эргрифу, бесславно вернувшемуся с перевала в столицу. В ней желал здоровья и
