Отворачиваюсь от пропасти и по заметной тропинке возвращаюсь к лагерю. Тропинка, похоже, моих ног дело. Сколько я здесь? Не помню.
Экстрим-экспедицию снаряжали на неделю, а ребята погибли в первый же день. Через какое-то время прилетел вертолёт. Сердитые люди кричали на меня и что-то требовали. Другие, в смешных цветастых хламидах, испуганно косились в мою сторону и что-то нашёптывали тем, с вертолёта. 'Сердитые' улетели, а 'хламиды' остались. Сектанты какие-то. Частенько ко мне приходят. Забавно, что всякий раз - разные. Ни разу ещё такого не было, чтобы один человек дважды приходил. Подсаживаются к костру, о чём-то толкуют. Только я всё равно по-ихнему, по-хламидски, ни черта не понимаю. А потому лишь иногда что-то бормочу, будто и вправду беседую, а они радуются, как дети малые. Мне всегда любопытно: чего это я им говорю такого, что они от моих 'слов' весельем плещут? Сам-то я ни бум-бум по ихнему, только вид делаю.
А может, они тоже только притворяются, что меня понимают. А веселятся, потому что настроение хорошее. И еду мне за такие 'беседы' приносят: фрукты, ягоды, корешки. Живут, наверное, неподалеку. Местные. Вот только до ближайшего жилья километров сто будет...
Если не считать моего лагеря, конечно.
Всего четыре палатки: моя с Ленкой, Игорька с Зинаидой и Костика с Патрицией... диковинное имя. Она просила звать себя 'Пат'. Высокая такая 'Пат', с крепкой грудью, широкими бёдрами и роскошной косой до поясницы. Между собой мы её звали Василиной. Какая, к чёрту, 'Пат'? С волжским 'оканьем' и питерским 'четверьгом'...
Четвёртую палатку, большую, шестиместную, - мы устанавливали как общую кухню-столовку. Теперь я в ней живу. А за другими только присматриваю.
Если тел не нашли и крови не было, значит... всякое ведь бывает?
А сбывается то, чего больше всего хочешь. И ждёшь. И надеешься.
Только ждать нужно по-честному, без дураков. И цену указать. И заплатить, когда сбудется. Да я... да хоть сейчас! Эй, вы, там, наверху! Кто там у вас этими делами занимается? Возьмите меня, только исправьте всё. Чтобы ребята мне снизу аукали и руками махали... и лодки чтоб были, и спасжилеты...
Из глотки вырываются странные звуки.
Смех? Плач? Хорошо, что никого нет рядом. Лучше смерть, чем пугать людей... или нести им дурные вести.
Захожу в палатку, беру Ленкину раковину и прикладываю к уху... да. Сегодня опять про женщину, которая в одиночку через горы ломится. Мне эту тётку уже пятый день показывают. В промежутках между полётами над болотом. Крепкая...
Тётка крепкая, говорю. Жилистая. И чертовски упрямая. Измученная, в лохмотьях одежды, она из последних сил тянет за собой вязанку сушняка.
До сегодняшнего утра не мог понять: на кой ляд ей эта ветошь? Теперь, вот, понял. Только что. Места приметные разглядел. Вот тот карниз над стремниной. И тот валун, похожий на лошадиную голову. И значит это, что незнакомка по другую сторону реки.
И что до неё километра два.
И жить ей осталось минут десять.
Вот как бросит свой хворост в полуобморочной надежде на удачный сплав, так через десять минут и сгинет в пропасти, повторив трюк моих погибших товарищей.
Раз в жизни можно всё! Без исключений.
Но это я уже на ходу додумываю. Подхватываю резиновую лодку, радуясь, что время от времени подкачивал воздух, и бегу навстречу течению, в бурунах которого вот-вот покажется незнакомка. Через минуту поднимаю лодку над головой: пластиковые вёсла, надёжно прихваченные хомутами-уключинами, больно колотят по локтям. Но мне не до удобств, - высматриваю путь среди валунов: чтобы и ноги не сломать, и за ручьём приглядывать. Хорошо, что не нужно думать, в каком месте пловчиху на буксир брать. Всё просто: чем дальше от водопада, тем больше времени на уклонение от встречи с ним. Впрочем, ещё будет вопрос, куда грести: к своему берегу или ближайшему? Хороший такой вопрос. Важный.
Жизненный!
А потом мне становится не до 'вопросов': дыхание сбивается, руки немеют, а удары вёсел вдруг начинают доставлять удовольствие.
Вы только не подумайте, я же не псих там какой-нибудь, - осознаю, что сошёл с катушек, понимаю, что взаправду, а что мне только кажется. Ленкина раковина, к примеру, - полный бред. Тем же днём, как ребята погибли, я раковину к уху приложил. Просто так. Не знаю для чего. А пришёл в себя уже глубокой ночью. Прикольно. Будто кино крутят. Только не на виниловом покрытии, а прямо в голове. Полный контакт с картинкой. Впечатление, что и вправду сам всё видишь. Ощущения, запахи... даже потрогать хочется. Вот только видеть такого никто не может, потому что такого не бывает. Удивлены? Я тоже.
Я-то думал, что по причине смерти товарищей рассудок сплющило, но как рядом с этой тёткой свой ручей разглядел - призадумался. По всему выходило, что какой-то смысл в моей шизе имелся. Факт!
Я перешёл на шаг, а ещё через минуту и вовсе остановился: опустил шлюпку на землю и потряс руками - совсем онемели.
В этом месте ширина потока метров двадцать. Не заметить пловца трудно. А впереди, в ста шагах выше по течению, ручей делает крутой поворот. И вытаскивать из воды тётку нужно оттуда. Если она неудачно встретится со скалой, то пропадёт всякий смысл рисковать здоровьем, - ей-то уже будет всё равно.
Я побежал. Шлюпка вновь порадовала лёгкостью, а вот ноги едва слушались. Похоже, в запале я немного переборщил со стартом.
Но я успел, добрался до теснины вовремя: голова незнакомки чернела в двух сотнях метрах и стремительно приближалась. Я пробежал вперёд ещё десяток шагов, прошёл между валунами и опустил лодку в белую воду.
Секунда, вторая... Я скорее угадал, чем увидел, растрёпанную вязанку хвороста и человека с ней.